Я. Мильштейн

Франсуа Куперен. Его время, творчество,
трактат "Искусство игры на клавесине"

В книге Франсуа Куперен "Искусство игры на клавесине" © М.: Музыка, 1973 (c. 76-118)
Примечания даются в сокращенном виде (в основном опущены многочисленные ссылки на различные зарубежные издания).

        Прошло уже триста лет с тех пор, как родился Куперен. А мы по-прежнему располагаем о его жизни весьма скудными сведениями. Последние биографии сравнительно мало чем отличаются от тех жизнеописаний, которые содержатся в трудах более ранних его биографов и исследователей. Все эти работы в какой-то мере основываются на преданиях и слухах. Не слишком спасают положение и те настойчивые документальные розыски, которые были предприняты после второй мировой войны. Эти розыски, обнаружившие, кстати, немало ценных материалов, за небольшим исключением скорее расширяют наши представления о музыкальной культуре, быте и нравах эпохи Куперена, чем прибавляют новые факты к непосредственным сведениям о нем. Они, как и некоторые специальные исследования, опубликованные во Франции, поставляют весьма много нового к разделу "Autour de Couperin" ("Вокруг Куперена") и сравнительно немного - к разделу "Couperin" ("Куперен").
        То, что сказал как-то известный французский критик Сент-Бев но адресу "Характеров" Лабрюйера, книги, родственной по духу Куперену, - "Луч века упал на каждую страницу этой книги, но лицо человека, державшего ее в руках, осталось в тени",- можно было бы отнести и к творениям Куперена. Да, "луч века" упал на каждую их страницу, и лицо автора здесь также осталось в тени. Мы действительно не знаем многого, очень многого о жизни и деятельности Куперена. Но вместе с тем нельзя умолчать и о другом. Нельзя не сказать о том, что "луч века", падающий на страницы художественных творений, неизбежно - так или иначе - освещает и лицо их автора. Вот почему столь важно иметь точную в текстологическом отношении публикацию художественных произведений, без последующих редакторских наслоений и искажений. Теперь, благодаря полному двенадцатитомному изданию сочинений Куперена, предпринятому во Франции в 1930-е годы (Публикация, сохранившая в неприкосновенности все ремарки автора и реставрировавшая с достаточной убедительностью неясные места, получила специальное название: "Издание золотой лиры" ("Edition de l’Oiseau Lyre")), мы можем познакомиться с каждой их страницей, на которую упал "луч века". Это в состоянии если не во всем, то во многом компенсировать отсутствие необходимого количества биографических материалов и ликвидировать до известкой степени "белые пятна" в наших познаниях о жизни Куперена. Ибо, повторяем, Куперен не являлся исключением и достаточно полно отобразил себя в своих музыкальных произведениях и в сопутствовавших им предисловиях и трактатах.
        Надо ли удивляться после этого тому, что с каждым годом расширяются границы нашего понимания творчества Куперена. Еще не так давно Куперена знали преимущественно как клавесинного композитора (Даже такой эрудированный музыковед, как К. А. Кузнецов писал в своем очерке о Куперене, что "основное музыкальное наследие Куперена это - четыре сборника клавесинных пьес", и хотя "в числе его композиций значатся... две органные мессы (1690) и несколько вокально-инструментальных пьес", но "все эти композиции нам неизвестны, и единственное, что мы можем сделать - подчеркнуть их скромное, количественное место в его творческом итоге"). Теперь в обиход вошли его камерные, органные и вокальные сочинения. Их все чаще исполняют в концертах, но радио и но телевидению. Они существуют и в механической записи. Раньше почти никто не сомневался в том, что клавесинные пьесы являются фундаментом творческого наследия Куперена, вокруг которого как бы этажами располагаются все остальное. Теперь порой спорят об этом, уделяя все большее внимание его камерным, органным и вокальным сочинениям. Короче говоря, творчество Куперена ныне предстает в ином осмыслении, а вместе с творчеством в ином осмыслении предстает и его жизнь, его связи с эпохой, в которой он жил и творил.
        Вторая половина XVII и начало XVIII века во Франции - эпоха необычайного расцвета литературы и искусства, редкого даже для такой богатой художественными талантами страны. Имена Лафонтена, Лабрюйера, Корнеля, Монтескье, Мольера, Расина, Буало, Люлли, Ватто, Куперена говорят сами за себя. Каждый из этих художников представляет значительную индивидуальность. Вместе, же они составляют целое созвездие блистательных талантов. И это созвездие творит поистине великие дела. Создаются новые жанры творчества, новые формы искусства. Появляется поэтика, обосновывающая принципы классицизма. Быстро развиваются опера, трагедия, драма...
        Не будем подробно анализировать причины этого расцвета. Они достаточно основательно разобраны и освещены в различного рода работах. И они во многом аналогичны тем, которые породили сходные явления в других странах. Но скажем, что во Франции расцвет литературы и искусства совершался на фоне самых противоречивых общественных событий.
        Время было далеко не спокойным: действовали подспудные силы, которые не успокаивались даже в пору расцвета абсолютизма. Напомним хотя бы о неудачных войнах Людовика XIV и о крестьянских восстаниях, вспыхивавших то в одной, то в другой части королевства. Страна переживала один из самых сложных и напряженных моментов своей истории. То была эпоха чудовищных, кричащих контрастов, когда тратились несметные суммы на увеселения и обогащение небольшой кучки власть имущих и в то же время не хватало самого необходимого для большинства людей. Повсюду царили нужда и нищета. Единицы процветали, тысячи умирали от голода. Волнения, убийства, надругательства, банкротства были обычным явлением. Не прекращались в стране и жестокие действия правительства: кровавые репрессии внутри страны и вовне (войны на чужих территориях). Двойственность пронизывала всю жизнь и сказывалась буквально во всем. Даже Людовика XIV, неограниченного властелина, отождествлявшего себя с государством ("государство - это я"), называли по-разному: французские дворяне - "король-солнце", люди попроще - "утеснитель Европы".
        Не меньшие противоречия и контрасты были свойственны французскому двору, который привлекал к себе взоры многих людей из разных стран. С одной стороны, неслыханное великолепие, веселье и беспечная праздность, концерты и театральные представления, красочные маскарады, в которых принимал участие сам король. Как писал один из современников, "глаза не хотели верить невиданным, ярким, дорогим и красивым нарядам, мужчинам в перьях, женщинам в пышных прическах" (Цит. по кн.: Савин А. Н. Век Людовика XIV. М, 1930, с. 44). Все, вплоть до мелочей, должно было служить возвеличению "короля-солнца". С. другой стороны - теснота и грязь, тщеславие и своекорыстие, обжорство и извращенные вкусы. Наряду с красавцами и красавицами, тон при дворе задавали шуты, карлики и уродливые гадальщицы. С тонким, изящным искусством-музыкой, стихами, театром - соседствовала картежная игра, связанная с шулерством. С благородным рыцарством - подлые интриги, предательства, убийства, отравления. В королевский церемониал, который был вполне доступен для обозрения, входило все - не только торжественные приемы и беседы в залах, в дворцовых подъездах и на лестницах, но и интимно-бытовые сцены. Словом, это был мир, где равно царили дурное и хорошее, норок и учтивость, вероломство и гордость. И можно понять Лабрюйера, одного из самых проницательных людей своего времени, заметившего как-то, что с известной точки зрения французский двор представлял собой "изумительное зрелище"; но стоило только основательно познакомиться с ним - и он терял все свое очарование, "как картина, когда к ней подходишь слишком близко"; становилась ясной политика Людовика XIV, как и всякого другого деспота, - "усыплять народ празднествами, зрелищами, роскошью, пышностью, наслаждениями, делать его тщеславным, изнеженным, никчемным, ублажать его пустяками". И это зловеще оттенялось грозным фоном социальных страданий, народных волнений, общенациональных бедствий.
        Итак, обращаясь к творчеству Куперена, следует прежде всего отбросить легенду о "великом веке" Людовика XIV как об эпохе, которая не знала никаких резких общественных противоречий и контрастов. Нет ничего ошибочнее этого взгляда. И нет ничего более опасного при оценке художественных явлений того времени.

        Составить себе ясное представление о том, в каком окружении вырос Куперен, как формировался его талант, как он жил и творил, что нашел у своих предшественников - музыкантов, писателей, художников - и что создавалось на его глазах, легче всего при помощи ряда параллелей и сопоставлений.
        За 25 лет до рождения Куперена умер Монтеверди (1643), за 15 лет - родился Корелли (1653), за 10 лет - Пёрселл (1658). В год рождения Куперена (1668) появились басни Лафонтена - одно из самых примечательных художественных творений его времени. Когда Куперену было 4 года, умер Шютц (1672), когда ему исполнилось 5 лет, умер Мольер (1673). Когда Куперен достиг 10-летнего возраста, родился Вивальди (1678), когда ему исполнилось 15 лет - Рамо (1683). Когда Куперен достиг 16-летнего возраста, родился Ватто (1684), умер Корнель (1684); годом позднее, родились И. С. Бах, Г. Ф. Гендель и Д. Скарлатти. Куперену не было еще и 30 лет, когда умерли Пёрселл и Лафонтен (1695), Лабрюйер и мадам де Севинье (1696). Куперен находился в расцвете творческих сил, когда родились Бюффон, Перголези, Глюк, Ж.-Ж. Руссо, д'Аламбер, Ф. Э. Бах, когда умерли Буало, Корелли, Люлли, Фенелон, Ватто. Куперен пережил многих своих современников, в том числе Маре (королевского скрипача, с которым много лет работал при дворе), Филидора-старшего (с которым играл "Королевские концерты"), Маршана (своего главного соперника в игре на клавесине), Моро (королевского виола-гамбиста). При Куперене появились "Исторический и критический словарь" Бейля, "Характеры, или нравы нынешнего века" Лабрюйера, "Искусство поэзии" Буало, "Телемак" Фенелона, "Жиль Блаз" и "Хромой бес" Лессажа, "Эдип" и "Заира" Вольтера, "Робинзон Крузо" Дефо, "Персидские письма" Монтескье, "Новая наука" Вико, "Приключения Гулливера" Свифта, "Манон Леско" Прево, "Тетради для клавесина" Рамо и другие.
        В церкви Сен-Жерве, где Куперен работал органистом начиная с 1685 года, в разное время - при его жизни - проповедовали: аббат Буало (брат знаменитого поэта), Боссюэ де Ларош (тот самый проповедник, которым восхищался Расин). Бывали неоднократно в церкви Расин и мадам де Севинье. Со всеми ними Куперен, вероятно, общался. Куперен был хорошо знаком с французскими органистами Томленом (у которого некоторое время учился), Жиль Жильеном и Буавеном. Большое значение для него имели духовные концерты итальянца Лоренцани (в 1685 году). Итальянская музыка, с которой он знакомился на концертах, устраиваемых в знатных домах, его вообще всегда восхищала, особенно сочинения Корелли и Альбинони. Увлекался он и операми Люлли.
        Таким образом, путь Куперена, человека и творца, охватывающий 65 лет, отмечен рядом выдающихся политических, научных и художественных событий, уходом из жизни и приходом в жизнь многих крупных талантов. Ему было что заимствовать у предшественников и в свою очередь было что передать тем, кто пришел ему на смену.

        Как уже указывалось выше, Куперен принадлежит к числу тех музыкантов, о личной жизни которых известно крайне мало. Его письма почти, не сохранились; немногое уцелело и из его личных документов.
        Куперен - уроженец Парижа. Он родился в 1668 году в семье органиста церкви Сен-Жервё Шарля Куперена (1638-1679). Последний, как и два его брата - Луи (1626-1661) и Франсуа (1681-1701), были выходцами из небольшого французского городка Шом-ан-Бри, в ту пору расположенного в стороне от больших дорог. Все три брата были отличными музыкантами, щедро одаренными от природы. В судьбе их благотворную роль сыграл королевский клавесинист Шамбоньер (1602-1672),. который, услышав игру братьев, увез их всех в Париж и тем самым способствовал успеху их музыкальной карьеры.
        Нам известно также, что Куперен получил первоначальное музыкальное образование у отца. Успехи его еще в детстве были настолько велики, что уже в десятилетнем возрасте ему стали предсказывать блестящее будущее.
        Как и чему учили Куперена в детские и отроческие годы? Об этом можно лишь догадываться. Вероятно, он изучал полифонические произведения Титлуза (1563-1633), фугированные ричеркары Фрескобальди (1583-1643), светские произведения Лебега (1630-1702), Нивера (1617-1714), а также своего дяди Лун Куперена. Кое-какие свидетельства об этом сохранились. Известно и другое: в детстве Куперен находился под сильным впечатлением органного искусства; его заветной мечтой было стать органистом церкви Сен-Жерве, идя по пути отца и дяди, которые занимали это место не один год - сперва Луи Куперен, затем, после его смерти в 1661 году, Шарль Куперен.
        Общее образование, полученное Купереном, было, по-видимому, незначительным. Считают, что он приобрел еще в детстве известные исторические и лингвистические познания. Но его французский язык, даже в пору расцвета деятельности, не отличался совершенством (хотя, разумеется, Куперен был достаточно грамотен, владел слогом и, главное, знал цену краткости). Его познания в области точных наук вряд ли были большими. Во всяком случае мы не обнаружим в его трактатах академической учености - они нисколько не загромождены справочными сведениями, различного рода пояснениями, отсылками и толкованиями.
        Но нет сомнения, что начиная с детских лет ум Куперена был пытлив и подвижен. Ему было свойственно необыкновенно живое, острое восприятие окружающего мира. Множество знаний он схватывал на лету, по-своему ассимилировал их и пользовался ими с успехом. Он обладал проницательностью, начитанностью, обладал и быстротой мысли, фантазией, смелостью суждений. Словом, он был не столько вооружен рассудочно-сухой ученостью, сколько художественной интуицией, тактом, вкусом, воображением.
        Мы немного знаем и о его дальнейшей жизни. Да, он был женат - на Мари Ан Ансо, с которой сочетался браком в двадцатилетнем возрасте. Но о жене его, кроме имени, нам почти ничего неизвестно. Брак его, по-видимому, был счастливым; но полной уверенности в этом нет.
        Да, у него было четверо детей - два сына и две дочери, причем дочери были неплохими музыкантшами (Старшая дочь Куперена Мари-Мадлен (1690-1742) была органисткой, младшая Маргарита-Антуанетта (1705-1778) - клавесинисткой). Но как сложилась их судьба, помимо двух-трех достоверных фактов, мы также точно не знаем. Один из его сыновей (Франсуа-Лоран) странным образом бесследно исчез, - то ли умер, то ли сбежал из дома, - что было большим горем для отца. Одна из его дочерей неожиданно ушла в монастырь, - снова тяжелое переживание!
        Да, Куперен был добр, отзывчив, любил общаться с людьми и помогать им. Но о его дружеских связях не сохранилось сколько-нибудь достоверных данных, разве только факты дружбы с некоторыми парижскими музыкантами - органистом Гарнье, композиторами Форкере (1671-1745) и Маре (1656-1728).
        Да, он, несомненно, часто бывал в обществе, в домах знатных вельмож, при дворе, где общался с самыми разными людьми. Он часто участвовал в вечерах, аккомпанировал, играл соло и т. д. Но в воспоминаниях и в художественных произведениях того времени - единодушное молчание об этом. Даже такой осведомленный и искушенный мемуарист, как герцог Сен-Симон, не пишет о нем ни слова. Впрочем, Сен-Симон к музыке и к музыкантам, видимо, вообще был равнодушен; достаточно сказать, что на протяжении всех своих весьма пространных "Мемуаров" он не упоминает ни одного музыканта, кроме всемогущего Люлли, да и о последнем говорит лишь один раз. Молчит и Лабрюйер.
        Да, Куперен не мог пройти мимо больших людей его времени - поэтов, драматургов, философов, художников, - речь о которых уже шла выше. С некоторыми из них, как, например, с Лабрюйером и Лафонтеном, он, вероятно, не раз встречался хотя бы на приемах у герцога Бурбонского (внука знаменитого Конде), который пытался покровительствовать искусству и наряду с другими "слугами" принимал у себя своего бывшего воспитателя Лабрюйера, Лафонтена, Куперена и других. Но и об этом - нигде ни слова. Нет также никаких достоверных сведений о посещениях Купереном литературных салопов и кружков того времени. Приходится предположить, что в литературных кругах Куперен или совсем не появлялся, или же появлялся крайне редко.
        Были ли у Куперена какие-либо жизненные приключения? Вероятно, были, но и о них тоже почти ничего неизвестно. Путешествовал он мало. Если исключить короткие посещения городка Шом-ан-Бри, родины его отца, и некоторых поместий, расположенных недалеко от Парижа, он совсем никуда не выезжал. Париж - частные уроки, концерты, игра на органе в церкви Сен-Жерве, Версаль - служба при дворе, - вот, в сущности, круг его жизни, удивительно чистой, достойной, исполненной высоких творческих помыслов и забот.
        Известно, что Куперен многие годы не только выступал при дворе как органист и клавесинист, не только сочинял музыку для королевских концертов, но и преподавал там игру на клавесине, искусство аккомпанемента и композицию, состоя придворным учителем музыки. Так, он учил сына Людовика XIV, дофина, герцога Бургундского, игре на клавесине и композиции, учил также дочь Людовика XIV и госпожи Левальер - принцессу де Конти, дочь Людовика XIV и мадам де Монтеспан - герцогиню Орлеанскую и других. Естественно, что знатные ученики и ученицы ему покровительствовали, помогали вплоть до выплаты пенсии. Быть может, поэтому замкнутость жизни Куперена не помешала ему получить своевременно - пусть и незначительные - почести, титулы, даже герб.
        Зарабатывал Куперен неплохо, а с годами даже хорошо - 600 фунтов получал он как королевский органист, около 2000 фунтов за уроки принцам, еще несколько тысяч фунтов - за уроки горожанам, отдельные концертные выступления, продажу произведений и т. и. Все вместе составляло изрядную сумму.
        Каковы были его взаимоотношения с коллегами? К чему они сводились? Во всяком случае не к соперничеству. Ибо ему, как справедливо полагают французские исследователи, кроме Маршана, в сущности, не с кем было соперничать. Лебег и д'Англебер-отец умерли до того, как Куперен достиг артистической зрелости, Лаланд оставил клавесин, д'Англебер-сын, Дандрье, Клерамбе и другие были значительно слабее его. Быть может, именно поэтому у Куперена - никакой зависти, никаких претензий к своим коллегам. Поистине редкое явление среди музыкантов того времени! Как это непохоже на поведение его коллег - того же Маршана или Лаланда, известных своими интригами и стяжательством. Впрочем, сама натура Куперена, человека глубоко погруженного в свое искусство, человека честного и доброго, благородного и скромного, была, по-видимому, чужда вообще какому бы то ни было корыстолюбию.
        Конечно, Куперен знал себе цену, и, подобно другим великим людям, страдал от невнимательности, а порой и от недоброжелательности окружающих. Временами ему приходилось совсем нелегко. Он впадал в немилость, претерпевал унижения, оскорбительные нападки... Не следует поэтому удивляться, что с годами он становился все более и более раздражительным, разочарованным, не без примеси пессимизма. Особенно заметно это у него после пятидесяти лет, когда вдобавок еще резко ухудшается состояние здоровья. Тяжелое, неудовлетворенное настроение уже его не оставляет. Он явно стареет, ходит сгорбленным, печальным, обессиленным. Уступает свои места другим: должность органиста - кузену Николаю, должность королевского клавесиниста - дочери Маргарите-Антуанетте, должность органиста в королевской капелле - Гийому Маршану. Большую часть времени проводит у себя дома. Живет скромно, на весьма умеренные доходы. Не сетует, не ропщет. И стоически ждет неизбежного конца, публикуя свои последние произведения.
        Каково было истинное отношение Куперена к абсолютизму? Об этом мы также знаем крайне мало. Внешне оно, несомненно, было почтительным, внутренне - скорее оппозиционным. Но в какой степени и в какой форме? Насколько оно было связано с взглядами пуритан, кальвинистов и французских янсенистов? Вряд ли, конечно, оно было явно враждебным. На это Куперен, по свойствам своей натуры, попросту не был способен. Но оно все же было достаточно критическим и свободным от раболепства. За долгие годы своей службы Куперен хорошо изучил двор, его нравы и обычаи. Он не мог не заметить, что при дворе преуспевает тот, кто, говоря словами Лабрюйера, "всегда владеет своим лицом, взглядом, жестами", тот, кто "скрытен и непроницаем, умеет таить недоброжелательство, улыбаться врагам, держать в узде свой нрав, прятать страсти, думать одно, а говорить другое и поступать наперекор собственным чувствам". И он не мог не понимать, что "это утонченное притворство не что иное, как обыкновенное двуличие". Куперену также не раз приходилось сталкиваться при дворе с самыми различными людьми, и он вряд ли мог не разделять мнения того же Лабрюйера, что "двор похож на мраморное здание: он состоит из людей отнюдь не мягких, но отлично отшлифованных".
        В жизни Куперен, по-видимому, был человеком скорее умеренным, чем невоздержанным в своих желаниях. Ему была ближе золотая середина, нежели крайности. Он любил быть больше как все, не стремился во что бы то ни стало блистать. Он не был ни развязным, ни пронырливым, никогда не пытался убедить всех, что владеет своим искусством с необыкновенным совершенством. Он не был ни надменным, ни неблагодарным, ни себялюбивым, ни равнодушным к судьбам ближних. И недаром молодые музыканты называли его своим "покровителем", своим "отцом".
        Положение Куперена при дворе было достаточно сложным. С одной стороны, Куперен явно тяготел к придворной жизни. Французский двор в ту пору - этого не следует забывать - был заманчивым местом для художника. К тому же искусство Куперена нашло себе здесь несомненное признание. Куперена ценили и как композитора, и как клавесиниста, и как органиста, наконец как педагога. Он пользовался доверием и расположением самых могущественных герцогов, дофинов и даже самого короля. С другой стороны, деятельность Куперена при дворе имела и несколько иной оттенок. Приходилось приспосабливаться к вкусам и прихотям знатных вельмож, считаться с постоянными "ограничениями" и "сдерживаниями", к чему, в сущности, сводилась художественная политика двора. И это порой стесняло, заставляло делать не то, что хотелось. Но при всем том Куперен постоянно сохранял внутреннее достоинство художника. Условности, этикет подобострастие, ложь, царившие при дворе, словно не коснулись его. Он не стал, как иные, честолюбивым, завистливым, тщеславным и алчным, не ожидал наград и милостей. Ненависть представлялась ему, как Лабрюйеру, "бессильной", зависть - "бесплодной"; излечиться от этой "застарелой заразительной болезни души" можно лишь путем отказа от "пресмыкательства и приниженности". Больше того: он не умел, да и не хотел извлечь выгоды из своего положения; вспомним, что его пенсионы, пожалования и патенты были весьма умеренными. Он ничего не пытался делать для себя. Не заискивал перед знатью, не лебезил перед, своими высокими покровителями, не унижался, не ходатайствовал сам за себя. Словом, он оставался далеким от предрассудков, превыше всего ценя внутреннюю свободу музыканта.
        Не в этом ли одна из причин того, что смерть его, последовавшая 12 сентября 1733 года, прошла незамеченной? Ни в одной из газет не появилось даже краткого сообщения об его кончине. Об этом парижане узнали лишь два месяца спустя, да и то случайно, прочтя небольшую заметку о панихиде, состоявшейся по двенадцати умершим музыкантам (в их числе значился и Куперен). Подобное отношение страны к одному из величайших своих художников может показаться более чем странным, если не знать нравов французского двора, где отлично умели "не делать ничего или делать очень мало для тех, кто пользуется всеобщим уважением" (Лабрюйер) и где не прощали независимости.

*

        Когда Куперен приступил к своим обязанностям королевского музыканта, французский двор еще находился в полном расцвете и блеске. В Версале, по проекту прославленного Мансара, достраивался большой королевский дворец, завершалось его украшение. В залах дворца, на открытом воздухе постоянно звучала музыка. Тон всей музыкальной жизни при дворе задавал сам король Людовик XIV. Он по-своему жаловал музыку, возможно, даже любил ее, хотя от природы был мало музыкален, не имея, - по свидетельству Сен-Симона, - ни голоса, ни слуха. Естественно, что пел он весьма плохо, играл и сочинял еще хуже. Его привычка напевать одни и те же отрывки из опер, особенно французских, чаще всего тех, в которых восхвалялась его собственная персона, вряд ли могла свидетельствовать о его музыкальном вкусе. Зато уверенности у него было много, свой вкус он считал непогрешимым. Он сам судил, отбирая для себя, а, стало быть, и для двора, музыкантов, и этот выбор подчас был решающим для судеб музыки во Франции.
        Долгое время, свыше четверти века, главой музыкальной жизни при дворе был Люлли (1632-1687, с 1653 - придворный композитор). Его властная рука чувствовалась не только в оперных представлениях, но и в концертах, праздничных церемониях, приемах, даже в церковной службе. Всюду господствовал его сильный талант, а там, где он не мог покорить силой таланта, действовали тонкие интриги, на которые он был не меньший мастер, чем на искусство. Затем, после смерти Люлли, ведущей музыкальной фигурой при дворе стал Лаланд (1657-1726). Он внес существенные изменения в придворную музыкальную жизнь. На первый план, вместо процветавших при Люлли оперных представлений и пышных светских концертов, выдвинулись, - с одной стороны, религиозная музыка (преимущественно мотеты, сопровождавшие церковную службу), с другой - интимные камерные концерты.
        Принятые на службу музыканты подчинялись определенному распорядку. Должности часто передавались по наследству - сыну или, что случаюсь реже, дочери. В том случае, когда наследник ушедшего на пенсию или умершего музыканта не был музыкантом, создавали новую должность. Тогда же, когда наследника вообще не было, должность передавали за определенную цену. Тем, кого король признавал наиболее достойным, должность продавали по сниженным ценам, а то и отдавали даром. Неудивительно поэтому, что при дворе процветали синекуры, махинации, подлоги, обманы и тому подобные вещи. Музыкантов чаще всего принимали на службу не по заслугам, а но каким-либо иным соображениям. Деньги решали если не все, то многое. Порой с их помощью прикрывали даже творческую несостоятельность: разным лицам заказывали сочинения, которые потом выдавали за сочинения придворных музыкантов. Вообще взаимоотношения музыкантов были далеко не безупречными и отличались напряженностью: преобладали конкуренция и соперничество, порой не знавшие сдерживающих сил. Характерная деталь: сочинения, созданные для королевского двора, как правило не исполнялись дважды (исключения бывали редки, да и то лишь по особому повелению короля). Поскольку концерты давались часто, то в новых сочинениях, а стало быть и в их авторах, была большая нужда.
        Широко развернутая и многообразная по характеру музыкальная жизнь двора, естественно, требовала значительного числа музыкантов, объединенных в различного рода коллективы, ансамбли. При дворе, к моменту прихода туда Кунерена, помимо группы специально приглашенных солистов-виртуозов, вроде д'Англебера-сына и Маре, существовали три самостоятельных музыкальных коллектива: "Камерная музыка", "Капелла" и "Музыка для охоты". Во главе их стояли специальные королевские интенданты, которые были облечены всей полнотой власти.
        В состав "Камерной музыки" входили довольно большой по тому времени оркестр (24 струнных инструмента и такое же количество деревянных и медных инструментов), певцы и певицы.
        "Капелла", функционировавшая совершенно независимо от "Камерной музыки", состояла из собственного оркестра (в который входили 15 человек - скрипки, виолы, флейты, фаготы и басовый крумгорн), хора (около 80 человек, причем женских голосов было гораздо меньше, чем мужских), четырех органистов (которые обычно работали поочередно, сменяясь каждые три месяца) и, наконец, мэтра (или главного мэтра), заведовавшего вместе со своими помощниками всем церемониалом службы.
        Незадолго до прихода на придворную службу Куперена органистами капеллы были Лебег (1680-1702), Нивер (1617-1714), Бютери (1650-1727) и Томлен (?-1693). Когда Томлен, у которого, как уже указывалось выше, некоторое время учился Куперен. умер, его место - по конкурсу - занял Куперен, тогда еще совсем неизвестный. Произошло это, как свидетельствуют документы, в 1698 году.
        "Камерная музыка", как и "Музыка для охоты", обслуживала преимущественно светские праздники, светские концерты. "Капелла" же, наоборот, сопровождала церковную службу и. все связанные с ней ритуальные обряды. Куперен, проработавший одним из органистов "Капеллы" более семнадцати лет, выполнял самые, разнообразные функции. Он играл на органе соло, аккомпанировал певцам, исполнял партию органа в оркестре; он и учил музыке членов королевской семьи. Помимо всего этого, он еще сочинял, - разумеется, по заказу, - религиозную музыку (большие и маленькие мотеты, дароприношения - для одного, двух и трех голосов), которую наряду с произведениями, написанными другими композиторами, исполняла "Капелла", а также камерную музыку, светские арии и клавесинные пьесы. То было начало периода необыкновенной творческой активности, когда все пути вели его к цели, когда ничто, даже треволнения и превратности придворной жизни, не уводили его в сторону.

        Куперен не отличался такой творческой продуктивностью, какая, скажем, была свойственна Баху или Генделю, Моцарту или Гайдну. Он был скорее медлителен, чем быстр в работе. Часто не успевал закончить произведение к намеченному сроку. Часто откладывал в сторону уже почти сделанное. Правда, порой он был вынужден торопиться. Положение придворного музыканта обязывало. Но и в экстренных случаях он оставался верным самому себе: ничего не создавать необдуманно, стремиться к возможно большему совершенству.
        Естественно, что и в отношении жанров творчество Куперена было не слишком разнообразным. Его наследие, в сущности, состоит из четырех жанровых групп: произведения для клавесина (сюиты), камерная музыка ("Королевские концерты", "Новые концерты" под названием "Примиренные вкусы", сонаты и сюиты для трио под названием "Нации", сюиты и сонаты для трио и квартета и другие, произведения для органа (две мессы, одна из которых - для церковных приходов, другая - для монастырей) и произведения вокальные - духовные (мотеты, дароприношения, среди них - знаменитые "Lecons des Tenebres" ["Чтения во тьме"] на текст Плача Иеремии - вершина духовного творчества Куперена и, более того, церковной музыки вообще) и светские (арии и другие).
        Наиболее известной частью творческого наследия Куперена, несомненно, является группа клавесинных произведений. Это, разумеется не случайно. Имя Куперена было неразрывно связано с клавесином. Можно сказать, что этот инструмент был его "душой", его "я". Именно ему поверял он свои самые сокровенные мысли и чувства. Клавесин был для него тем же, чем рояль для Шопена и Листа. Здесь его индивидуальность проявилась с наибольшей силой.
        Ко времени начала творческой деятельности Куперена клавесин уже прочно занял ведущее положение среди солирующих музыкальных инструментов. Произошло это далеко не сразу и не без борьбы. Еще в начале XVII века с ним успешно конкурировала лютня, инструмент удобный, портативный, легкий, равно пригодный как для улицы, так и для дома. Но лютня, при всех своих достоинствах, имела и существенные недостатки. Одним из них было то, что она требовала сложной настройки и, как следствие этого, длительного пребывания в пределах одной тональности (что неизбежно вело к тональному однообразию). Другим существенным недостатком являлось то, что на лютне почти исключалось одновременное исполнение аккордов (обычно исполнители прибегали к более или менее быстрому арпеджированию). Затруднительным было также исполнение пьес с широким расположением голосов (специфика лютни требовала близкого расположения голосов и их параллельного движения). Все это вместе взятое и способствовало тому, что постепенно клавесин вытеснил лютню. Его возможности были значительно большими. С одной стороны, он приумножал традиции лютневой музыки (достаточно сослаться хотя бы на клавесинные пьесы предшественников Куперена - Шамбоньера, Лебега, д'Англебера, или на пьесы Куперена, чтобы понять это обстоятельство). С другой - вобрал в себя многие особенности органной музыки, в частности, ее полифонические традиции (вспомним хотя бы полифонические черты клавесинных пьес и тот факт, что многие клавесинные пьесы тогда предназначались одновременно для клавесина и органа).
        Клавесинная сюита, созданная Купереном, как раз отразила перекрестное влияние двух бытовавших в ту пору традиций - лютневой и органной. Здесь мы встретим и сложившуюся в недрах лютневой музыки однотональность сюиты, и заимствованную у лютнистов технику плавного перемещения близко расположенных и параллельно движущихся голосов, и соответствующие лютневой музыке приемы, и, наконец, серию традиционных танцев (правда, в измененном виде). Вместе с тем мы обнаружим здесь и полифонические особенности в духе органной музыки, регистровку и тому подобные вещи.
        Свои сюиты, далеко вышедшие за рамки общепринятой в ту пору сюитной формы, Куперен называет "Ordres" (от франц. "ordres" - "порядок"). Не раз задумывались над этим названием. Что, собственно говоря, оно означает? То ли, что Куперен опасался, что его могут упрекнуть в сочинении "неправильных" сюит, созданных вне обычных схем, и стремился подчеркнуть их особый "порядок"? То ли, что он попросту обозначал этим словом ("ordres") сюитную последовательность пьес, так сказать, их "набор"? Во всяком случае, речь идет не о какой-либо определенной схеме построения сюиты. Ибо если еще в сюитах, вошедших в первый сборник клавесинных пьес, - Куперен издал четыре сборника, содержащих 27 сюит - всего 230 пьес, - господствует традиционная последовательность танцев (аллеманда в размере 4/4, куранта, или две куранты, довольно близкие по характеру движения, в размере 3/2, сарабанда - также в размере 3/2, жига в трехдольном размере), к которой порой присоединяются вставляемые перед заканчивающей сюиту жигой другие, не столь "традиционные" танцы (гавот - в размере 2/2, менуэт - в трехдольном размере, паспье - танец, похожий на менуэт и вошедший во французский балет при Людовике XIV, бурре - в размере 4/4 и другие), а также различные нетанцевальные номера, то уже в сюитах, вошедших во второй сборник клавесинных пьес, налицо другая схема, где господствуют пьесы с различными образно-живописными заголовками. Традиционный порядок отступает перед натиском свободной творческой волн: "ordre" превращается в "desordre". Объединяющим началом служит не формальная схема, а общий замысел, норой даже "подзамысел", "подтекст", "подоснова". Например, подтекстом 6-й сюиты, с ее пьесами "Жнецы" ("Les Moissonneurs"), "Щебетанье" ("Les Gazouillements"), "Пастораль" ("Les Веrgeriers"), "Кумушка" ("La Commere"), "Мошка" ("Le Moucheron"), является жизнерадостная сельская тематика; подтекстом 7-й сюиты с ее пьесами "Девушка-подросток" ("L'Adolescente"), "Наслаждения" ("Les Delices"), "Развлечения" ("Les Amusements") и другими - чувственное начало; такова же по характеру 9-я сюита с ее пьесами "Освежающая" ("La Raf-raichissante"), "Чары" ("Les Charmes"), "Вкрадчивая" ("L'lnsinuante"), "Обольстительница" ("La Seduisante"), "Развевающийся чепчик" ("Le Bavolet-flottant"), "Легкий траур, или три вдовушки" ("Le Petit deuil ou trois veuves"); подтекстом 10-й сюиты с ее пьесами "Торжествующая" ("La Triomphante"), "Резвая" ("La Fringante"), "Амазонка" ("L'Amazone") - воинственное, энергичное начало; подтестом 11-й сюиты с пьесами "Сверкающая" ("L’Etincelante"), "Естественные прелести" ("Les Graces naturelles"), "Пышности Великой и Древней Менестрандизы" ("Les Pastes de la grande et ancienne Menestrandise") - противопоставление легкости, беззаботности буффонаде, сатире и т. д. И вот что удивительно. Чем дальше по пути искусства продвигается Кунерен, тем свободнее становится он в выборе построения сюит. И тем единее, монолитнее - по замыслу - становятся сюиты, вошедшие в третий и четвертый сборники клавесинных пьес.
        Правда, у Куперена повсюду налицо образная конкретность пьес, которой он неизменно верен, начиная от первых пьес, появившихся в 1707 году и кончая последними, опубликованными в 1730 году, за три года до его смерти. Сам Куперен сформулировал свою "сверхзадачу" еще в предисловии к первому сборнику клавесинных пьес: "При сочинении всех этих пьес я всегда имел в виду определенный сюжет (objet), который мне подсказывали разные обстоятельства. Названия моих пьес соответствуют моим мыслям, идеям (idees). Меня, я надеюсь, избавят от объяснений".
        Но и в этом отношении заметны определенные изменения. Пьес без названий, а также танцев с годами встречается меньше. Все теснее, органичнее становится связь между идеей пьесы и ее музыкальным воплощением. Не следует только понимать эту связь прямолинейно, примитивно и тем самым вульгаризировать замыслы Куперена. Не внешнее, а внутреннее начало являлось их глазным стимулом. Ассоциации, порой весьма сложные, рождали то или иное заглавие пьесы.
        Не раз пытались произвести классификацию клавесинных пьес Куперена по их образно-жанровому характеру. Одни сводили все их многообразие к традиционным танцам (либо в духе французского балета, либо в манере итальянизированных танцев), пасторалям, популярным мелодиям в народном духе, пьесам в лютневых традициях (с легкой беглой техникой, короткими арпеджированными аккордами), пьесам торжественного характера и, наконец, к большим полифоническим пьесам (в стиле Фробергера). Другие - к нескольким танцевальным прообразам, прежде всего к аллеманде, куранте, жиге (либо в старофранцузской, либо в итальянской манере), к которым по типу музыкальной разработки примыкает ряд пьес нетанцевального склада, а также к менуэту, принимающему то очень простую, то более изысканную форму.
        Однако уже начиная со второго сборника, увидевшего свет в 1717 году, у Куперена в сюитах появляются пьесы, которые явно не соответствуют какой-либо из предусмотренных исследователями категорий. Здесь встречаются и пьесы элегически-мечтательного характера, которые без натяжки никак нельзя втиснуть в прокрустово ложе перечисленных выше категорий, - скорее, эти пьесы представляют собой скорбно-печальные ноктюрны, предвосхищающие Шопена. Имеются и быстрые виртуозные пьесы, сверкающие, искрящиеся, словно капли воды на солнце, - что-то вроде badinages [забавных шуток]. Указанные пьесы не отнесешь ни к одной из категорий, им к французскому, ни к итальянскому стилю.
        Они представляют собой как бы конгломерат различных элементов (гомофонно-лютневых, полифонически-органных), традиций, идущих не только от Люлли и Корелли, но и от Монтеверди, Фробергера, Луи Куперена и других. Именно в этом причудливом смешении различных элементов - оригинальность и художественная смелость Куперена, его сила и привлекательность.
        Форма отдельных пьес, входящих в сюиту, у Куперена весьма непритязательна. Чаще всего это простая танцевальная двухчастная форма, где первая часть модулирует в тональность доминанты или параллельную тональность, а вторая часть, в которой подчас встречаются элементы разработки, возвращает нас в тоническую сферу. Как правило тематический материал в первой и второй частях одинаков или же родствен. Одна и та же фраза служит началом как для первой части, так и для второй, нередко в начале второй части дается инверсия первой фразы.
        Своеобразный характер имеет у Куперена рондо, которое ведет свое начало от народного танца. Это - форма, где всегда есть определенный остов - рефрен (или, как его называет сам Куперен, рондо); он начинает и завершает пьесу, следуя после вариаций (или, как их называет сам Куперен, куплетов), которые как бы вьются вокруг рефрена.
        Как это не раз отмечали французские исследователи (Буве, Брюноль, Коши, Ситрон), подобная форма была особенно удобна для создания музыкальных портретов: основные черты характера выражает рефрен, преходящие - куплеты.
        У Куперена в его клавесинных пьесах имеется рондо с двумя рефренами и одним куплетом, с тремя рефренами и двумя куплетами, с четырьмя рефренами и тремя куплетами, с пятью рефренами и четырьмя куплетами, с шестью рефренами и пятью куплетами, наконец, с девятью рефренами и восемью куплетами. Первая и две последние комбинации встречаются лишь по одному разу (в 1-й, 3-й и 8-й сюитах); остальные - гораздо чаще.
        Характерно, что Куперен постоянно стремится подчеркнуть контрасты между рефреном и куплетами. С этой целью он охотно применяет особый прием нагнетания, либо ритмико-агогический (в виде постепенного ускорения движения - от дуолей восьмыми к триолям восьмыми, от триолей восьмыми к шестнадцатым и т.д.), либо регистровый (в виде постепенного повышения используемого регистра - от квинты до двух октав). Полагают - и не без основания - что этот прием нагнетания перешел от Куперена к Генделю и Баху (в пассакалиях), а также к Гайдну и Моцарту (в рондо).
        Клавесинный стиль Куперена можно сразу же отличить от любого другого клавирного стиля. Ему свойственны вполне самобытные черты - и прежде всего органичное сочетание ясности, четкости (звуковой отточенности) и своего рода зыбкости, таинственности. Стиль этот, несомненно, порожден специфическими особенностями инструмента, но особенностями, преломленными сквозь призму творческого восприятия художника. Вместо одного непрерывно тянущегося звука мы обычно встречаем у Куперена звук часто прерываемый, короткий, обрамленный украшениями, мелизматикой, способствующей продлению звука. Причем украшения у Куперена как бы сгущают звуковую атмосферу, а отнюдь не разрежают ее; они скорее усиливают мелодическую линию, нежели облегчают. Украшения, то есть окружение основной ноты мелкими длительностями, мелизмами, арабесками, становятся органическими элементами музыкальной ткани, которая без них оказывается мертвой, безжизненной, нераскрывшейся. Вместо преимуществ постепенного увеличения силы звука, столь характерных для голоса и струнных инструментов, у клавесина, говоря словами самого Куперена, имеются другие преимущества, - "такие, как точность, четкость, блеск, широта диапазона". Именно эти преимущества блестяще использует Куперен в своем клавесинном творчестве. Часто в связи с этим применяет он - особенно в медленных пьесах - лютневое и синкопированное изложение, которое, по его мнению, наиболее соответствует природе клавесина.
        Использование звукового объема клавесина у Куперена не выходит за пределы, положенные его временем: внизу G1, вверху d3, - следовательно, - четыре обычных октавы плюс квинта снизу. Больше того: Куперен не использует полностью и этого объема. Он, в полном согласии с лютневой традицией, сближает голоса и чаще всего ограничивается диапазоном в две с половиной октавы (а иногда и меньшим); порой он даже пишет партии обеих рук в одном ключе - только басовом или только скрипичном. Куперен не любит слишком отдаленных друг от друга звуковых планов, избегает их. У него мы не встретим изложения музыкального материала на противоположных краях клавиатуры.
        В клавесинном стиле Куперена, как это уже не раз отмечалось исследователями, ясно различимы два способа письма - горизонтальный (полифонический) и вертикальный (гомофонный). Полифонический способ изложения, в котором каждый голос имеет самостоятельное значение, обычно применяется Купереном в двухголосных пьесах (по типу напоминающих двухголосные инвенции Баха) преимущественно быстрого характера. Голоса здесь то сходятся, то расходятся, используется двойная клавиатура и техника перекрещивания рук: см., например, пометы Куперена - "Piece croisee sur le grand Clavier" (20-я сюита, "La Sezile"), "Piece croisee" (15-я сюита, "Le Dode") и другие. Трехголосного и тем более четырехголосного контрапунктического изложения Куперен последовательно нигде не применяет. Он использует его лишь изредка, чаще всего в аллемандах. К вертикальному (гомофонному) способу изложения, в котором раздельно существуют мелодия и сопровождение, Куперен обычно обращается в танцах, а также в медленных пьесах, близких по стилю к сарабанде.
        Куперен весьма тонко использует и систему выдержанных нот - при фактическом многоголосии в каждый данный момент берется лишь одна нота. Сложное, таким образом, оказывается простым, явное переходит к скрытому и обратно, - все это опять-таки находится в согласии с традициями лютневой музыки, хотя и выглядит намного разнообразнее и изобретательнее последней. Система выдержанных нот дает также Куперену возможность вводить в свои пьесы самые смелые диссонансы, которые сообщают его клавесинному стилю особую прелесть.
        Какие особенности можно еще отметить в клавесинном стиле Куперена? При полифоническом способе изложения в двухголосных пьесах: отдельные голоса как бы ведут диалог. Голоса эти подлинно равноправны; если один из них уступает место другому, то последний никогда не утверждается окончательно. Линии голосов, таким образом, сосуществуют. Голоса не только "текучи", но и взаимосвязаны. При гомофонном способе изложения сопровождающая гармония не просто поддерживает мелодию, а сплетена с ней воедино. Добавим еще, что Куперен часто прибегает к неожиданным оборотам, смелым модуляциям; любит он также использовать хроматические басы, особенно в нисходящем направлении - от тоники к доминанте.
        Клавесинный стиль Куперена с годами претерпел большие изменения. Он стал более чистым, более точным, более простым. В нем меньшую роль стали играть отдельные украшения, комбинации различных украшений, арпеджирование и тому подобные приемы. Как и все великие музыканты, Куперен через сложное пришел к простому, как к итогу своих напряженных творческих поисков.

        Значителен также вклад Куперена и в жанр камерной музыки, в ту пору только еще нарождавшийся и не имевший прочных традиций, В 1690-е годы Куперен написал шесть камерных сонат: пять для трио - "Девственница" ("La Pucelle"), "Штейнкерк" ("La Steinquerque"), "Ясновидящая" ("La Visionnaire"), "Астрея" ("L'Astree"), "Великолепная" ("La Superbe") и одну для квартета - "Султанша" ("La Sultane"). Позднее в жанре камерной музыки им были созданы "Королевские концерты" ("Les Concerts Royaux") и "Новые концерты" ("Les nouveaux concerts"), изданные под названием "Примиренные вкусы" ("Les Gouts reunis"), а также сонаты и сюиты для трио, пьесы для виолы (с цифрованным басом).
        Надо сказать, что сонаты Куперена совсем не похожи на наши современные сонаты. Их прообразы прежде всего следует искать в так называемой церковной сонате (da chiesa), обычно начинавшейся с величественного Grave, за которым следовала более или менее развернутая фугированная часть. Кое-что также заимствовано Купереном и в камерной сонате (da camera), представлявшей собой, в сущности, сюиту танцев.
        Куперен не случайно дебютировал в жанре камерной сонаты под "покровительством" имени Корелли. Последний был уже в то время автором трех сборников сонат (двух сборников церковных сонат и одного - камерных) и намеревался опубликовать четвертый сборник, а также сборник сонат для скрипки и basso continuo. Заслуженную известность имели и его концерты, быстро распространявшиеся в европейских странах, в том числе и во Франции, в рукописном виде. Куперен, искусно прикрываясь именем Корелли, нисколько не унижал своего достоинства. Он сам впоследствии в своем предисловии к сборнику сонат "Нации" откровенно признавался в истинных причинах, побудивших его решиться на этот шаг.
        Надо ли говорить о том, что Куперен был предельно далек здесь от какого-либо копирования Корелли. Его талант был слишком велик, чтобы рабски следовать за кем бы то ни было. И его сонаты как по содержанию, так и по форме совсем иные. Они и длиннее, чем сонаты Корелли (имеют больше частей), и контрастнее по построению и темпам, и смелее по использованию тональностей (особенно минорных). Наконец, они имеют весьма броские программные названия, которые дают ключ к пониманию их содержания, к их образному истолкованию.
        Заслугой Куперена являлось и то, что он был, вероятно, первым или одним из первых, кто ввел в камерную музыку скрипку в качестве ведущего инструмента, поставив ее в один ряд с такими распространенными в ту пору инструментами, как виола, лютня и клавесин.
        Если сонаты создавались Купереном для трио или квартета, то концерты (всего четырнадцать-четыре "Королевских" и десять "Новых"), возникшие значительно позднее, предназначались для смешанного ансамбля в составе клавесина, скрипки (или флейты), бас-виолы, гобоя и фагота: струпные и духовые инструменты играли вместе или попеременно при поддержке клавесина.
        Стиль концертов был в известной мере порожден вкусами французского двора, а, стало быть, вкусами Людовика XIV. Последний же не любил серьезной музыки, сложных по форме сочинений. Куперен был, таким образом, поставлен перед необходимостью писать свои концерты в форме сюиты танцев. Однако он и здесь остался верен самому себе, не поддался соблазнам легковесной, развлекательной музыки. Его концерты достаточно совершенны как в целом, так и в деталях. Темы их выразительны, каденции рельефны и соответствуют не только характеру музыки, по и самой природе инструментов. Обращает на себя внимание 8-й концерт ("В театральном вкусе") - нечто вроде сюиты-фантазии на воображаемую оперу, опыт "очищенной" оперы. Необычен также 9-й концерт, которому предпослано итальянское название "Ritratto del’amore" ("Изображение любви"), в то время как названия отдельных пьес оставлены французскими и вполне выдержаны в духе названий клавесинных пьес: "Les Charmes" ("Чары"), "L'Engouement" ("Веселый нрав"), "Les Graces" ("Грации"), "La Douceur" ("Нежность").
        Написанные по заказу с определенной целью, концерты, особенно "Королевские", быть может и не всегда отражают силу и величие гения Куперена. Но они общедоступны, привлекательны по музыке, имеют свой неповторимый инструментальный стиль и, пожалуй, с наибольшей полнотой отражают "изящную", "галантную" сторону искусства Куперена.
        В последние годы жизни Куперен издал еще ряд сонат и сюит для трио - "Нации" ("Les Nations"), "Парнас, или Апофеоз Корелли" ("Le Parnasse, ou l'Apotheose de Corelli"), "Апофеоз Люлли" ("L'Apotheose de Lulli"), написанных большей частью раньше, а также создал две сюиты для виолы с цифрованным басом ("Торжествующая", "Погребальная"). Из этих произведений наиболее значительны по масштабу построенный по типу церковной сонаты (da chiesa) "Парнас, или Апофеоз Корелли" и выдержанный в характере дивертисмента "Апофеоз Люлли", представляющие собой, несомненно, одну из вершин французской музыки. Они снабжены подробными программными пояснениями в духе аллегорий, что отчасти сближает их с балетами того времени.
        Камерная музыка Куперена до сих пор мало изучена. Ей порой не воздают должное, считая недостаточно глубокой, неорганичной, лишенной единства. А между тем она на редкость самобытна, по-своему содержательна, исполнена чарующей легкости, грации и пластической прелести. Нет сомнения, что ей еще предстоит большое будущее.

*

        Куперен тонко чувствовал характер и возможности инструментов, для которых писал свои сочинения. И писал он, естественно, по-разному, - для клавесина, для ансамбля, для органа, для хора и солистов.
        Однако это не исключало общих стилистических черт в его столь различных по инструментальной -принадлежности произведений. Многие из этих черт были нами уже отмечены в процессе разбора отдельных групп произведений. Добавим сюда еще особого рода текучую волнообразность, в равной степени свойственную как органным мессам, так и клавесинным пьесам и трио-сонатам, широкое использование различных, ранее не применявшихся тональностей, характерные каденции (в мажоре и в миноре), избегание слишком явной стабилизации на тоническом аккорде, особый характерный ход на кварту вниз (секунда и последующая терция), применяемый обычно в медленных пьесах, смягчение мелодических граней и т. д.
        Но, быть может, наиболее общей чертой, свойственной почти всем без исключения произведениям Куперена, является программность.
        Выше уже указывалось на то, что если обратиться, например, к группе клавесинных произведений Куперена, сразу же бросается в глаза их связь с определенными поэтическими, или живописными, или еще какими-либо образами. Так, можно без особого труда проследить связь клавесинных пьес Куперена с образами природы, жизни, искусства, наконец, с образами тех или иных конкретных лиц. Среди клавесинных пьес Куперена мы встречаем и опоэтизированные ландшафты, и жанровые сцены, и танцевальные эпизоды, и остроумно-забавные новеллы, и меткие человеческие характеристики (портреты). К образам природы у Куперена, несомненно, принадлежат образы птиц - см. пьесы "Соловей в любви" ("Le Rossignol-en-amour") и его дубль "Соловей-победитель" ("Le Rossignol vainqueur"), "Жалобные славки" ("Les Fauvettes plaintives"), "Напуганные коноплянки" ("Les Linottes effarouchees") - все из 14-й сюиты; "Кукушка и щебетанье" ("Le Coucou") и другие; растений и цветов - см. "Рождающиеся лилии" ("Les Lis naissants"), "Тростники" ("Les Roseaux"), "Сады в цвету" ("Les vergers fleuris"), "Маки" ("Les Pavols"); морей, рек и ручейков - см. "Волны" ("Les Ondes"), "Гондолы Делоса" ("Les gondoles de Delos"), "Освежающая" ("La Rafraichissante"), "Амфибия" ("Amphibie"). К образам жизни и искусства принадлежат, например, образы, запечатленные в пьесах "Вакхические забавы" ("Les Enjoueinens bachiques"), "Вакхические ласки" ("Les Tendresses bachiques"), "Вакхические страсти" ("Les Fureurs bachiques"), или образы войны - см. "Торжествующая" ("La Triomphante") - с ее тремя "воинственными" частями - "Bruit de guerre", "Allegresse des vainqueurs", "Fanfare", или образы сатиры - см. "Пышности Великой и Древней Менестрандизы" ("Les Pastes de la grande et ancienne Menestrandise") - своеобразный гротеск в духе Калло и Брейгеля, или, наконец, образы быта - см. "Будильник" ("Le Reveil-Matin") и другие. К образам портретного типа принадлежат такие пьесы как "Бурбонезская" ("La Burbonnoise"), "Шаролевская" ("La Charoloise"), "Ла Конти" ("La Conti"), "Принцесса де Санс" ("La Princesse de Sens"), "Ла Варней" ("La Verneuil"), "Булонеза" ("La Boulonoise"), "Менету" ("La Menetou"), "Принцесса де Шабей" ("La Princesse de Chabeuil"), "Ла Кастеллен" ("La Castelane"), "Ла Бонтан" ("La Bontemps"), "Ла Виллер" ("La Villers"), "Ла Нуантель" ("La Nointele"), "Ла Монфламбер" ("La Monflambert"), "Ла Сезиль" ("La Sezile"), "Ла Вовре" ("La Vauvre"), "Ла Берсан" ("La Bersan"), "Ла Маринет" ("La Marinet") и другие.
        Можно было бы даже сказать, что названия клавесинных пьес Куперена - это целая портретная галерея людей его времени, преимущественно высшего света. И, как справедливо замечают исследователи (Тьерсо, Коши, Ситрон и другие), отдавшие немало сил для точного установления всех этих лиц, многих из них уже давно стоило бы предать забвению, "если бы весь музыкальный мир Куперена не был испещрен их именами". Впрочем, данные имена привлекали Куперена не столько сами по себе, сколько служили ему трамплином к определенному собирательному образу. Это обстоятельство следует особенно подчеркнуть, ибо искусство собирательного, описательного портрета было всегда свойственно Куперену и заключалось у него прежде всего в создании определенного настроения, чувства (при тонком использовании элементов звукоподражания). Сошлемся, например, еще на такие пьесы, как "Вязальщицы" ("Les Tricoteuses"), "Фиглярка" ("La Boufonnе"), "Близнецы" ("Les Jumelles"), "Брюнетки и блондинки" ("Les Brunes et les Blondes"), "Старые сеньоры" ("Les vieux Seigneurs"), "Молодые сеньоры" ("Les jeunes Seigneurs"), "Паломницы" ("Les Pelerines"), "Девочка-подросток" ("L'Adolescente"), "Фаворитка" ("La Favorite"). "Блуждающие тени" ("Les Ombres errantes"). Или на такие пьесы, как "Пленительная" ("La Seduisante"), "Мрачная" ("La Lugubre"), "Рассеянная" ("La Distraite"), "Нежная и пикантная" ("La Douce et Piquanie"), "Таинственная" ("La Misterieuse"), "Веселая" ("L'Enjouee"), "Олимпийская" ("L'Olympique") и другие.
        Думается, что тот, кто хочет осознать и почувствовать программную основу музыкальных портретов Кунерена, понять его особое искусство музыкального портретирования (умение в немногом сказать многое), должен внимательно прочесть "Характеры пли нравы нынешнего века" Лабрюйера, причем прочесть не один раз. Не без основания французские исследователи творчества Куперена высказывают предположение, что многие из его клавесинных пьес программно-портретного типа являлись своего рода музыкальными иллюстрациями к некоторым страницам "Характеров" Лабрюйера. Действительно, сходство здесь разительное, и вполне возможно, что сам Лабрюйер это сознавал.
        Что особенно сближает Куперена с Лабрюйером? Прежде всего - интерес к душевной жизни человека, к свойствам его характера. Оба они - мастера портрета, оба они как бы суммируют и синтезируют многообразные моментальные впечатления. Отсюда - присущее им обоим негативное отношение к традициям барокко, к развернутым линиям, крупным формам и т. д.
        Подобно Лабрюйеру, Куперен в искусстве портрета почти не знал себе равных. Его музыкальные зарисовки на редкость изящны, просты, цельны. В них, быть может, нет упоения жизнью. Но зато в них есть другое. Куперен сразу же схватывает самое существенное, самое важное. В них - точная и острая музыкальная характеристика изображаемого лица. Именно поэтому музыкальные зарисовки Куперена, как описательно-собирательные, так и индивидуально-портретные, столь сродни литературным портретам Лабрюйера. В сущности, пьесы Куперена, это своего рода "Характеры, или нравы нынешнего века", воссозданные музыкальными средствами. Это больше чем простые зарисовки; это ценнейшие художественные документы, великолепные портретные снимки, сделанные на фоне эпохи, природы и жизни.
        Можно было бы в этой связи провести и известную параллель между Купереном и Ватто; последний также стремился использовать портретные образы для выражения характеров и жизненных чувств своего времени. Подобно тому как художник писал своих кавалеров и дам в тенистых парках или среди светлых лужаек, музыкант любил оттенять своих "героев" образами природы. Подобно тому как художник писал свои картины нежными, полупризрачными красками, предпочитая розовые, голубые, сиреневые и золотистые оттенки, музыкант пользовался для воссоздания различных характеров очень тонкими музыкальными средствами: звуки то вытекали один из другого, то сопоставлялись по контрасту, то порождали какой-то общий прозрачный колорит. Ватто был искусным портретистом и тонким поэтом красок; Куперен - не менее искусным портретистом и не менее тонким поэтом звуков.
        Камерные произведения Куперена не только подтверждают сложившееся у нас представление о купереновской программности, они раскрывают нам еще некоторые аспекты его понимания программности. Так, мы начинаем яснее и глубже осознавать те связи, которые существовали между музыкальными произведениями Куперена и различными литературными произведениями его времени. Например, обнаруживается несомненная связь между трио-сонатой "Мечтательная" и комедией Демаре де Сан-Сорлена "Мечтательницы", шедшей на парижской сцене с успехом в 80-х годах XVII века. Куперен хорошо знал эту пьесу, по-видимому любил ее, как и вообще творчество де Сан-Сорлена. Возможна также связь трио-сонаты "Астрея" с одноименным романом, который в ту эпоху переиздавался неоднократно. Название "Султанша", несомненно, является данью восточной моде, ставшей особенно заметной в начале XVIII века (см. "Персидские письма" Монтескье и "Задиг" Вольтера). Название трио-сонаты "Штейнкерк", вероятно, связано с победой французских войск при Штейнкерке в 1692 году, получившей отражение и в литературных произведениях (во всяком случае, военная тематика этой сонаты не подлежит сомнению и, кстати, не содействует ее музыкальной оригинальности: из всех трио-сонат "Штейнкерк" - наиболее слабая).
        Мы начинаем также яснее понимать метафорический, аллегорический характер некоторых программных образов Куперена, раскрытых им в своих заглавиях-предуведомлениях к отдельным частям "Парнаса, или Апофеоза Корелли" и "Апофеоза Люлли". Подобного рода аллегорические образы служат ему лишь средством для выражения естественных человеческих чувств.
        Характерно, что в том случае, если заглавие недостаточно ясно передает его программное намерение, Куперен прибегает еще к образным пояснениям в самом тексте пьесы. Он всеми силами стремится раскрыть до конца программную основу как пьесы в целом, так и ее отдельных эпизодов. Сошлемся, например, на его ремарки "костыли" - в пьесе "Пышности Великой и Древней Менестрандизы" ("Les Fastes de la grande et ancienne Menestrandise"), "ку-ку, ку-ку" - в пьесе "Французские фолии, или Домино" ("Les Folies francaises, ou les Dominos), "спущенные петли" - в пьесе "Вязальщицы" ("Les Tricoteuses"), "фанфары" - в пьесе "Торжествующая" ("La Triomphante") и т. п.
        Больше того, Куперен, следуя музыкальной эстетике своего времени, установившей твердые правила образного применения тональностей, связывает выбор тональности с теми или иными программными намерениями, с определенными эмоциональными настроениями. Так, тональность A-dur обычно используется им для воссоздания веселых, светлых "полевых" настроении, D-dur - веселых и воинственных, G-dur - тихих (но радостных), d-moll - серьезных и благочестивых, g-moll - суровых, величественных, a-moll - нежных, жалобных, h-moll - "одиноких", меланхоличных, e-moll - женственных, трогательно-жалобных, c-moll - "темных", грустных и т. д.
        С программными устремлениями Куперена тесно связаны и его обозначения темпа. Та или иная скорость движения обусловлена у него определенным настроением, чувством и выражена посредством соответствующей "эмоциональной" ремарки. Смотри, например, обозначения: "Tendrement" ["Нежно"], "Naivemeni" ["Наивно"], "Gayement" ["Весело"], "Tres gayement" ["Очень весело"], "Tres tendrement" ["Очень нежно"], "Gracieusement" ["Грациозно, ласково"], "Vivement" ["Живо, горячо"], "Nonchalamment" ["Небрежно"], "Affectueusement" ["Нежно, с любовью"], "Legerement" ["Легко, легкомысленно"], "Tres legerement" ["Очень легко"], "Languissamment" ["Томно, с изнеможением"], "Gravement" ["Серьезно, важно, значительно"], "Galamment [e]" ["Любезно, учтиво"], "Egalement" ["Ровно, гладко"], "Anime" ["Воодушевленно, оживленно"], "Fierement" ["Гордо, с достоинством"], "Douloureusement" ["Скорбно, горестно, болезненно, мучительно"], "Grotesquement" ["Смешно, причудливо, гротескно"], "Noblement" ["Благородно"], "Audacieusement" ["Отважно, смело, дерзко"], "Lentement" ["Медленно"], "Moderement" ["Умеренно"], "Plaintivement" ["Жалобно"], "Sans lenteur" ["He затягивая, не медля"], "Соulamment" ["Текуче"], "Tres lentement" ["Очень медленно"], "Majesiueusement" ["Торжественно, величественно"], "Gaillardement" ["Весело, отважно, молодцевато, дерзко"]. Или: "Tendrement, sans lenteur" ["Нежно, без медлительности"], "Fierement, sans lenteur" ["Гордо, с достоинством, без медлительности"], "Pesamment, sans lenteur" ["Грузно, тяжеловесно, без медлительности"], "Legerement, sans vitesse" ["Легко, небыстро"], "Luthe et lie" ["Лютнеобразно и связно"], "Imperieusement, et anime" [ "Повелительно, властно и воодушевленно"], "Agreablement, sans lenteur" [ "Приятно, без медлительности"]. "Delicatement, sans vitesse" ["Нежно, хрупко, изящно, изысканно, деликатно, тонко, без быстроты"], "Voluptueusement, sans langueur" ["Сладострастно, без медлительности"], "Plus voluptueusement" ["Более сладострастно"], "Legerement, et agreablement" ["Легко и приятно"], "Un peu plus tendrement" ["Немного более нежно"], "Lentement, et tres tendrement" ["Медленно, очень нежно"], "D'une vivacite moderee ["С умеренной живостью"], "Gravement ferme, et pointe" ["Серьезно, важно, значительно, с твердостью"], "Gayement et coule" ["Весело и слитно"], "Amoureusement, sans langueur" ["Влюбленно, любовно, без медлительности"], "Gravement et marque" ["Серьезно, важно, значительно и резко, ярко выраженно"], "Gayement et marque, ei d'une grande precision" ["Весело, резко, с точностью, ясностью и определенностью"], "Majestueusement, sans lenteur" ["Торжественно, величественно, без медлительности"], "Gracieusement et legerement" ["Грациозно, ласково и легко"], "Moderement et marque" ["Умеренно и резко, маркированно"], "D'une legerete moderee" ["С умеренной легкостью"], "Gravement sans lenteur" ["Серьезно, важно, значительно, без медлительности"], "Tres vivement, et marque" ["Очень живо и резко"], "Un реu plus vivement" ["Немного более живо"], "Gracieusement, sans lenteur" ["Грациозно, ласково, без медлительности"], "Gracieusement et coule" ["Грациозно, ласково, текуче и слитно"], "Lentement ei mesure" ["Медленно и размеренно"], "Tres lie, sans lenteur" ["Очень связно, без медлительности"], "Legerement, et marque" ["Легко, но маркированно, резко"], "Legerement, et tres lie" ["Легко и очень связно"], "Mesure, sans lenteur" ["Размеренно, без медлительности"], "Luthe, mesure" ["Лютнеобразно, размеренно"], "Tendrement legerement et lie" ["Нежно, легко и связно"], "Tendrement, et tres lie" ["Нежно и очень связно"], "Fort gayement" ["Очень весело"], "Legerement, et coule" ["Легко и текуче, слитно"], "Vif, et releve" ["Живо, благородно, возвышенно"], "Vivement, et fierement" ["Живо и гордо, с достоинством"], "Affectuesement sans lenteur" ["Нежно, с любовью, без медлительности"], "D'une legerete gracieuse, et lie" ["С грациозной легкостью и связно"], "Moderement et uniment" ["Умеренно и ровно, гладко, просто"], "Lentement et tres tendrement, quoique mesure" ["Медленно и очень нежно, хотя и размеренно"], "Noblement, sans lenteur" ["Благородно, без медлительности"], "Galamment et loure" ["Любезно, учтиво и плавно"], "D'une legerete moderee" ["С умеренной легкостью"].
        Всеми этими обозначениями Куперен выражал почти всю современную школу темпов - от Lento и Adagio до Allegro и даже Presto. В тех случаях, когда "эмоциональные" термины недостаточно ясно передавали нужную скорость движения пьесы и приводили к известным недоразумениям, Куперен, как мы могли в этом убедиться на основании данных выше примеров, добавлял еще предостерегающие ремарки вроде "sans lenteur", "sans langueur", "sans vitesse". Куперен вообще значительно расширил шкалу темповых обозначений за счет умеренных темпов. Уже в своих ранних камерных сонатах для трио, а затем и в клавесинных пьесах Куперен добавил к принятым в ту пору идущим от Корелли и других итальянских музыкантов медленным и быстрым темпам темпы умеренные, использовав для этой цели образно-эмоциональные термины вроде "Tendrement", "Affectueusement", "Gracieusement", "Naivement".
        Таким образом, в истории программной музыки Куперен должен занять особое и почетное, место. Пусть не был он ее пионером. И до пего многие, начиная с английских верджинелистов и кончая его непосредственными предшественниками - Шамбоньером и Луи Купереном, пытались связывать поэзию и музыку, давать образные названия своим пьесам. Но он, несомненно, был первым, кто возвел программные заглавия в систему, кто пошел смело навстречу конкретной образности. И он был первым или одним из первых, кто сознательно подчинил программным намерениям всю палитру выразительных средств, начиная с выбора тональностей и кончая обозначениями темпа. Его творческая практика не оставляет никаких сомнений на этот счет.
        Конечно, стиль Куперена, связанный с определенными программными тенденциями, значительно эволюционировал на протяжении его творческого пути. Мы, например, без труда можем обнаружить изменения, которые с годами происходили у Куперена в ладотональной сфере. Сошлемся хотя бы на количественный рост пьес, написанных в миноре или же на применение редко употребляемых тональностей. В последних своих сочинениях Куперен уже смело использует тональности с шестью и семью диезами, на что, как известно, отважился до него лишь один Бах в "Хорошо темперированном клавире" (впрочем, "Хорошо темперированный клавир" остался неизвестен Куперену); столь же смело применяет он - пожалуй, впервые во французской клавирной музыке - параллельные тональности. По широкому охвату различных тональностей (17) Куперен уступает лишь Баху (24) и намного превосходит Рамо и Генделя. Почему-то отсутствует у него - даже в поздние годы - тональность b-moll, которая указана в трактате Рамо в числе возможных для употребления тональностей, как тональность, наиболее подходящая для выражения печальных, траурных настроений.
        Также без особого труда мы можем заметить, что количество танцев во французском стиле и пьес в итальянской манере (написанных под влиянием Корелли) у Куперена с годами явно уменьшается. Значительно меньше становится и пьес чисто галантных, связанных с пасторалями и идиллиями. Зато появляется все больше и больше черт, роднящих Куперена с Бахом. Исследователям еще предстоит разрешить вопрос - каковы были взаимоотношения Куперена и Баха. Состояли ли они в переписке, как это явствует из устного предания, бытовавшего в семье Куперена? Какие произведения друг у друга знали? Что могли друг у друга заимствовать?
        Легко обнаружить и намечающееся с годами у Куперена более свободное обращение с размером и темпом внутри одной пьесы. Укажем хотя бы, например, на частую смену размеров в пьесе "Кокетство..." - 6/8, 3/8, 2/4, 6/8, 2/4. Или на частую смену темпов в пьесе "Амфибия" (из 24-й сюиты) - Noblement-mouvement de Passacaille, Coule, Gayement, Moderement, Vivement, Affectueusement, Marque, Plus marque. Noblement. Подобное свободное обращение с размером и темпом весьма характерно для Куперена поздних лет.
        Отметим еще - как следствие эволюции стиля Куперена - большую сдержанность в использовании выразительных средств, появление свободных по форме композиций, нарушающих как законы двухчастной формы, так и правила рондо, наконец, более смелые эксперименты в области клавирной и инструментальной техники. Из последних особенно заслуживают внимания так называемые "скрещенные пьесы" ("Piece croisee"), исполняемые на двух клавиатурах клавесина - на одной высоте, или на одной клавиатуре клавесина - при "скрещенных" руках (подобного рода прием, где левая рука попеременно ударяет, то над, то под правой рукой, свойствен также Рамо и Баху).
        Но как бы сильно с годами ни изменялся, ни эволюционировал стиль Куперена, его эстетическая основа - в духе теории аффектов того времени - оставалась неизменной. Куперен всегда был склонен к программности, всегда был верен эстетике чувства. Его девиз "Я гораздо больше люблю то, что меня трогает, нежели то, что меня поражает" - отнюдь не был случайным: он выражал его творческое кредо.
        Поскольку почти не сохранилось эпистолярных автографов Куперена, его дидактические сочинения и предисловия к музыкальным произведениям - в сущности, единственные достоверные источники познания его мыслей, характера, его педагогических установок, наконец степени его образованности.
        Уже первый трактат (1696), известный, под названием "Правила аккомпанемента г-на Куперена, королевского органиста" ("Regles pour l’асcompagnement, par Monsieur Couperin, organiste du Roi, etc."), хотя и представляет собой лишь набросок более крупного труда, к сожалению, до сих пор не обнаруженного, содержит весьма важные наставления, которые позволяют определить, каким образом во времена Куперена осуществлялась игра по цифрованному басу. Он изобилует интересными деталями, не всегда, правда, понятными и доступными современному музыканту, но, несомненно, свидетельствующими о настойчивых поисках Куперена в сфере гармонии, особенно в сфере обращения аккордов. Он подчеркивает роль клавесина и органа как инструмента аккомпанирующего (а Куперен всегда сравнивал аккомпанемент на этих инструментах "с фундаментом, который поддерживает все здание"), облегчает исполнителю нахождение правильной гармонизации данной мелодии или речитатива, построение аккомпанемента. В нем нетрудно обнаружить сходство с аналогичными трактатами Сен-Ламбера и д'Англебера, также преследовавшими определенные практические цели.
        Но гораздо большее значение - в отношении познания мыслей Куперена - имеет его второй трактат "Искусство игры на клавесине" ("L'art de toucher le Clavecin"), опубликованный в 1716 году и переизданный, в расширенном и переработанном виде, в 1717 году. В сущности, это первое развернутое методическое руководство по клавирному искусству, в котором собраны воедино отдельные принципиальные соображения и практические советы подлинно крупного мастера, классика клавесина. В отличие от некоторых более ранних методик клавирной игры, например Сен-Ламбера (1702), скорее представляющих собой своего рода самоучители клавирной игры и ограничивающихся лишь самыми краткими необходимыми сведениями практического характера, трактат Куперена затрагивает, хотя и в фрагментарной форме, более широкий круг вопросов - эстетических, исполнительских, педагогических - и рассчитан на тех, кто уже так или иначе играет па клавире. Заглавие его - в буквальном переводе означающее "искусство касаться клавиш клавесина" - довольно точно отражает манеру игры самого Куперена, приемы его школы. Оно, несомненно, в духе методики Куперена, который прежде всего говорит о "гибкости и свободе пальцев", о "нежности их касания клавиш", о "мягкости туше" и т. д. Оно, несомненно, и в духе педагогической практики Куперена, который всегда учил, говоря словами Буало, "как легкость соблюдая и чистоту храня, и в грубость не впадая" хорошо и свободно играть на клавесине.
        Куперен отнюдь не ставил своей целью систематизировать исполнительские и педагогические принципы французских клавесинистов. Сам он в предисловии ко второму сборнику клавесинных пьес, быть может, с излишней скромностью поясняет, что он написал свой дидактический труд для того, чтобы облегчить другим исполнение его собственных клавесинных пьес "в нужном стиле", и что этот труд "содержит в себе, кроме методических указаний, восемь прелюдий, для любых и всех возрастов". Однако содержание его трактата оказалось гораздо более широким. И, по-видимому, Куперен это в глубине души своей сознавал. Во всяком случае в кратком предисловии к трактату он указывает, что "метода", излагаемая им, "единственная в своем роде и не имеет ничего общего с табулатурой, которая является лишь наукой о числах", что он говорит "здесь обо всем, что касается прекрасного искусства игры на клавесине", причем, что особенно важно, говорит "на основе наглядных принципов".
        Это означает, что в трактате, помимо дидактических наставлений, не утративших своего значения и по сей день, нашли отражение и эстетические взгляды Куперена, кстати, весьма противоречивые, как бы сочетающие в себе дух строгой регламентации, идущий от Декарта, с элементами чувственного познания, порой даже с прославлением чувства. В самом деле, с одной стороны, Куперен, излагая свои принципиальные установки в полном согласии с традициями Декарта, не раз взывает к человеческому разуму как к верховному судье. Организующая, направляющая сила разума, по его мнению, должна ощущаться не только в общем характере интерпретации и плане композиции, пропорциональном и гармоничном сочетании частей, но и в ее технологии, вплоть до положения пальцев па клавиатуре. С другой стороны, рационализм в духе Декарта не мешает Куперену воздавать должное чувству. Далеко не случайно Куперен в одном из своих предисловий к сборникам клавесинных пьес (см. предисловие к первому сборнику, датированное 1716 годом) говорит о том, что "пьесы нежные, основанные на чувстве" ему гораздо приятнее, чем пьесы, являющиеся продуктом ratio, головной работы, что он гораздо больше любит то, "что трогает, нежели то, что поражает". Это вполне согласуется с двойственной природой его эстетики. Добавим еще, что и в своем понимании художественного вкуса Куперен также не был свободен от известной двойственности, противоречивости. Так, в одном месте своего трактата он пишет о "хорошем вкусе наших дней, который несравненно совершеннее прежнего"; тем самым он признает временной характер хорошего вкуса, признает его развитие и эволюцию в ту или другую сторону. В то же время Куперен считает, что есть лишь один "хороший" вкус, неизменный и непреложный, основанный на определенных правилах, и что центром этого "хорошего" вкуса является Париж. Отсюда - известная нормативность его эстетики и дидактики, некоторая ограниченность и консерватизм его оценок и суждений, непрестанное напоминание о том, что вкус должен быть "хорошим", должен "оставаться самим собой", должен сохраняться в неизменном виде, независимо от тех или иных жизненных обстоятельств.
        В трактате нашло отражение и двойственное отношение Куперена к так называемому "прециозному", иными словами вычурному, искусству, получившему в его время широкое распространение, особенно в аристократических салонах. Наряду с рекомендациями, абсолютно чуждыми какой-либо вычурности, манерности, жеманности, мы встречаемся у Куперена с известной склонностью к изысканности, витиеватости, замысловатости и тому подобным вещам.
        Основное эстетическое требование Куперена - следовать разуму - заметно сказывается на основных дидактических наставлениях, изложенных в трактате. Следовать разуму - это значит прежде всего научиться мыслить точно, последовательно и логично, не слушаться людей, "упрямо придерживающихся старых правил", иметь "достаточно ясные понятия" о своем деле, ничего не предпринимать "в ущерб целесообразности". И сам Куперен действительно мыслит на редкость трезво, ясно, смотрит на вещи здраво и просто. Широкие теоретические обобщения - не его стихия; он не любит "мудрствовать лукаво", не любит надуманных теоретических построений. Его цель - дать играющим на клавесине полезные практические советы, "получить одобрение умелых клавесинистов и помочь тем, которые стремятся стать таковыми". Он призывает к послушанию, к дисциплине, к освобождению от "ложных представлений".
        Естественно, что свои рекомендации он начинает ab ovo, можно сказать с самых элементарных основ, с фундамента клавирной техники. В каком возрасте следует приступать к обучению? Как сидеть за инструментом? Как держать руку и пальцы? Какими инструментами пользоваться при занятиях? Как рационально построить урок?
        Можно утверждать, что Куперен был первым, кто стал последовательно разрабатывать вопросы методики первоначального обучения игре на клавире. Он показал необходимость занятий детей уже в раннем возрасте ("дети должны заниматься с шести-семи лет"), обосновав принцип "чем раньше, тем лучше". Он по-новому подошел к организации первых уроков: дети не должны "заниматься в отсутствие преподавателя", чтобы "не испортить" то, что так тщательно им внушалось; родителям или тем, кому поручено воспитание детей, следует проявлять меньше нетерпения и больше доверия к учителю, разумеется, "предварительно убедившись в правильности своего выбора", а учителю, со своей стороны, меньше "высокомерной снисходительности" к: детям. Он внимательно следил за последовательностью обучения с самого начала до конца, требовал четкого планирования всей учебной работы, тщательного распределения времени. Он стремился к тому, чтобы обучение игре на клавире шло легко, успешно и основательно. Помимо принципа наглядности, он узаконил принцип постепенности и прочности обучения: сперва практика, затем теория ("табулатуру надо преподавать детям лишь после того, как у них "в руках" будет определенное количество пьес"), сперва легкое, затем труднее; сперва небольшие упражнения, затем пьесы; сперва игра медленная, затем быстрая. Следует так подбирать и систематизировать учебный материал, чтобы предыдущее намечало путь к последующему, чтобы этот материал представлялся ученику не скоплением отдельных пьес, а последовательной цепью ключевых явлений, строго отобранных педагогом в определенном порядке - от простого к сложному - для. изучения: играя несколько пьес разного характера, "приобретаешь возможность играть много других, и, наоборот, большое количество пьес влечет за собой беспорядочность, особенно - добавляет Куперен - у молодых людей, от которой бывает очень трудно их отучить". Он разработал специальную систему небольших предварительных пальцевых упражнений ("в виде пассажей и различных batteries"), способствующих достижению легкости и изящества исполнения. Наконец, он вплотную подошел к вопросу об эстетике аппликатуры, смело заявив в своем трактате, что "одна и та же мелодия, один и тот же пассаж, - в зависимости от избранной аппликатуры, производят на слух человека со вкусом различный эффект". Звуковой результат во многом зависит от того, каким пальцем берется та или иная клавиша: "Я убедился, - говорит Куперен, - что не видя рук играющего я различаю, когда эти два удара делаются одним и тем же пальцем и когда двумя разными пальцами".
        Много внимания Куперен уделяет в своем трактате "внешней" стороне игры - высоте сидения ("чтобы сидеть на правильной высоте, необходимо локти, кисти рук и пальцы держать на одном уровне с клавиатурой"), положению корпуса ("середина корпуса должна совпадать с. серединой клавиатуры"), постановке пальцев ("мягкость туше зависит от возможно более близкого расстояния между клавишами и пальцами") к т. д. и т. п. Особенно же заботился он о двигательной свободе. Все внимание играющего, по его мнению, должно быть прежде всего направлено на то, чтобы в руках не было "перенапряжения", приводящего к жесткости и сухости звука. Его решающий вывод гласит: "Гибкость нервов гораздо больше способствует хорошей игре, чем сила".
        Не следует думать, что эти соображения Куперена излишне элементарны. Напротив, за их кажущейся простотой и прозаичностью скрывается глубокое познание своего предмета, не устаревшее, кстати, в наши дни.
        Куперен с достаточной полнотой изложил в трактате и свои взгляды на природу клавесина. Он четко охарактеризовал специфические особенности клавесина, его достоинства и недостатки. К первым он отнес прежде всего "точность, четкость, блеск, диапазон", ко вторым - невозможность усилить (или ослабить) звуки, которые на клавесине как бы "даны каждый в отдельности" и не имеют большой продолжительности, - а также трудность повторения одного и того же звука. Характерно, что все эти определения даются Купереном на фоне противопоставления двух художественных стилей - французского и итальянского. Если французский стиль, по мнению Куперена, ближе к клавесину, то итальянский, напротив, к скрипке (к сонатному стилю). Позиция Куперена, который был и остается классиком клавесина, предельно ясна. Куперену не нравятся пришедшие из Италии сонаты или, - как он их называет, "сонады", не нравятся именно потому, что они написаны в стиле, который разрушает самые ценные природные качества клавесина. Больше того, он считает новую сонату формой, предназначенной только для других инструментов; а не для клавесина, удел которого - пьесы. Он даже склонен утверждать, что, играя сонаты, предназначенные для других инструментов, "теряешь способность, играть настоящие клавесинные пьесы". Особенно не по душе ему пристрастие новых "сонад" к так называемому "batteries" (то есть к фигурациям составных элементов аккорда, иными словами, к арпеджио, играемым раздельно), ибо это пристрастие грозит разрушить столь излюбленный им и присущий клавесину "лютнеобразный.", "синкопированный" стиль. Не по душе Куперену и склонность к частым повторениям ("battements") на одной и той же ноте. Все эти приемы, по его мнению, не подходят к стилю клавесина, идут вразрез с его истинной природой. Недостатки же клавесина должны преодолеваться специальными приемами, - то путем искусных "остановок", "оттягиваний", то путем уместных "придыханий". "Клавесин, - резюмирует свои взгляды Куперен в предисловии к первому сборнику клавесинных пьес, - сам по себе инструмент блестящий, идеальный по своему диапазону, но так как на клавесине нельзя ни увеличить, ни уменьшить силу звука, я всегда буду признателен тем, кто, благодаря своему бесконечно совершенному искусству и вкусу, сумеет сделать его выразительным. К этому же стремились мои предшественники..."
        Не меньшее место занимают в трактате и рассуждения Куперена о темпе и ритме. Они имеют важнейшее значение, так как являются одним из источников наших познаний о характере музыкального ритма его времени. Эти рассуждения также даны у Куперена на фоне противопоставления двух стилей - французского и итальянского, на фоне характеристики французской манеры исполнения и ее отличия от манеры итальянской. "Мне кажется, - замечает Куперен, - что в нашей (то есть французской. - Я. М.) системе писать ноты имеются те же недостатки, что в нашей письменности. Мы записываем по-другому, чем мы исполняем, потому иностранцы хуже играют нашу музыку, чем мы их музыку. Итальянцы же, напротив, записывают музыку именно так, как она была задумана; например, мы играем восьмые, идущие поступенно, так, как если бы они были с точками, но обозначаем их как равные. Мы в плену нашей традиции и продолжаем ее придерживаться". Надо ли говорить о том, что в связи с этим проблема точной интерпретации ритма французской клавесинной музыки становилась одной из труднейших проблем исполнительского искусства, вызывающей споры до нашего времени. Примечательны также различия, устанавливаемые Купереном между понятиями размера (метра), который определяет "количество и равную длительность тактов", и темпоритма, который Куперен обозначает термином "каданс" и который, по его мнению, определяет самую душу музыки, ее живое дыхание и движение.
        В своем трактате Куперен попытался дать и точные правила для расшифровки украшений. Он посвятил этому вопросу специальный раздел, озаглавленный "Украшения, применяемые при игре на клавесине". В сочетании с таблицей украшений, помещенной Купереном в конце второго издания трактата, а также с таблицей украшений, приложенной Купереном к первому сборнику клавесинных пьес, этот раздел дает достаточно полное представление об особенностях орнаментики, используемой Купереном. Однако, несмотря на весь свой рационализм, несмотря на стремление быть ясным и определенным в обоснованиях и рекомендациях, Куперен не избежал здесь неточностей и противоречий. Особенно заметно сказалось это при описании различных видов одного из наиболее характерных для Куперена и любимых им украшений: port-de-voix. Впрочем, это не мешало самому Куперену считать свои рекомендации к исполнению украшений вполне ясными и в связи с этим требовать от исполнителей точности в их воспроизведении. Он даже не без известной доли возмущения писал - в предисловии к третьему сборнику своих клавесинных пьес - что исполнители слишком легкомысленно относятся к его рекомендациям и что он решительно выступает против какой-либо непродуманной импровизационности в исполнении, против неоправданных изменений в тексте. "После того как я так тщательно пометил все украшения к моим пьесам и дал к ним отдельно достаточно понятные объяснения в особой методе, известной под названием "Искусство игры на клавесине", меня всегда удивляет, когда кто-нибудь учит и играет их, не следуя этим пометам. Это непростительная небрежность, тем более, что украшения к моим пьесам отнюдь не произвольны".
        У Куперена имеется немало проницательных суждений, относящихся к фразировке и динамике. Достаточно, например, сослаться на известное положение Куперена о сходстве музыки с поэзией, или же на его суждения о практической ценности теоретических знаний (гармонии, мелодии, ритма), с которыми перекликаются его известные сентенции о музыкальной пунктуации, высказанные в том же предисловии к третьему сборнику клавесинных пьес: "Вы найдете в нем, - пишет Куперен, - новый знак, изображаемый следующим образом ’; он служит для обозначения окончания мелодической или гармонической фразы, а также указывает на то, что конец одной мелодии нужно несколько отделить от начала следующей". Содержатся в трактате и интересные суждения об игре наизусть ("почти невозможно не путать и конвульсивно не сжимать пальцы, когда одновременно приходится смотреть [в ноты]", "к тому же память развивается лучше при заучивании наизусть"). Разумеется, Куперен здесь имеет в виду не механическую зубрежку, а сознательное запоминание изучаемого материала.
        Надо сказать, что трактат Куперена всегда приковывал к себе внимание музыкантов. Однако далеко не всегда и далеко не у всех он вызывал одинаковую оценку. Особенно часто встречала возражения сама манера изложения мыслей в трактате, его стиль. Иные исследователи порой даже полагали, что Куперен вообще был неловок в мышлении, неуклюж и робок, не доверял самому себе и, подобно Рамо, был тяжеловесным в беседе. Говорили еще, что ему не хватало "светскости", что у него был "характер медведя", что он вообще был мало образован, не интересовался другими искусствами - литературой, живописью, драмой. Наконец, утверждали, что и писал он плохо, что даже лучший его трактат "Искусство игры на клавесине" составлен беспорядочно, что он сбивчив и запутан, что в нем нет ясного плана и в отдельных его разделах царит полный произвол, что в нем много пробелов и повторов, стилистических огрехов и тому подобных вещей. Но это все же далеко не так. Разумеется, Куперен - не Буало, не Лабрюйер и не Лафонтен. Трактат, его при всей драгоценности содержания, написан в несколько импровизационной, порой даже парадоксальной манере. Он не отличается ни особой стройностью архитектоники, ни строго-логической последовательностью в изложении принципов, правил, ни лаконичностью. Разработка, основной темы нередко сопровождается отступлениями, рассуждениями о поэзии и прозе, о вкусе, об инструментах, о мимике лица и даже о поведении родителей учеников. Однако все это Куперен делает как раз ради "пользы дела", ради достижения большей ясности и большей гибкости изложения. Он никогда не теряет из виду самого существенного и, главное, как мы могли уже убедиться выше, удачно и тонко формулирует основные мысли.
        Еще более придирчивой критике подвергались предисловия Куперена к музыкальным произведениям, в том числе и предисловия к сборникам клавесинных пьес. Полагают, что они легковесны, несерьезны, неинтересны (за небольшими исключениями) по содержанию, изобилуют ненужными отступлениями с претензией на юмор. Но разве в этих отступлениях, в остроумной иронии не сказывается его тонкий ум? Например: "Я никогда не полагал, что моим пьесам суждено бессмертие, однако с тех пор как некоторые известные поэты оказали мне честь, подражая им, в будущем, возможно, мои пьесы разделят славу, которой поначалу они были обязаны лишь этим очаровательным пародиям. И в этом новом сборнике (речь идет о третьем, сборнике клавесинных пьес. - Я. М.) я заранее выражаю, благодарность моим добровольным помощникам за столь лестное для меня общество и предоставляю в этом третьем, сборнике пьес широкое поле деятельности для их Минервы". Вряд ли ошибаются те, кто проводит аналогию между этим высказыванием Куперена и некоторыми сатирическими эскападами французских писателей, не исключая даже самого. Рабле. Это глубоко верно.
        Или вспомним известную отповедь Куперена "критиканам", то есть людям, которые критикуют всех и вся, ничего толком не понимая и не зная: "...Всегда найдутся критиканствующие, которых следует остерегаться больше, чем истинных, критиков, у которых часто, даже помимо их воли, можно получить весьма, полезные советы. Первые же достойны презрения, и я заранее готов расплатиться с ними с лихвой". Это место из предисловия к "Нациям" заставляет думать, что ропот враждебной Куперену "квалифицированной", критики с годами усиливался, и что Куперен не скрывал своего резко отрицательного к ней отношения. И это место бьет не в бровь, а в глаз тем, кто в пылу критического усердия возражает даже против переиздания целого ряда предисловий и предуведомлений Куперена, как не представляющих интереса.
        Нетрудно было бы установить связь между такого рода отношением к литературно-дидактическим трудам Куперена и общим ошибочным представлениям о его личности: лишен глубоких замыслов, читал преимущественно "легкую" литературу и т. д. Вряд ли нужно доказывать всю абсурдность подобного рода представлений. Один лишь простой перечень книг, составлявших личную библиотеку Куперена, убедительно свидетельствует о разнообразии и глубине его интересов. Среди этих книг мы находим, помимо книг о путешествиях и исторических событиях, из древних авторов - сочинения Луция, Плутарха, Квинта-Курция, Апулея (все в переводе на французский язык), из современных авторов - сочинения Мальбранша, Буало, Скарона, Корнеля, Расина, Мольера. Фенелона, Сервантеса, Лессажа и других. Несомненно хорошо знал Куперен Лабрюйера, Лафонтена (чью эпитафию даже положил на музыку) и Демаре Сен-Серлена (о творчестве которого упоминает). И вообще он внимательно следил за современной ему литературой, и это несмотря на огромную занятость!
        Таким образом, литературно-дидактические труды Куперена, равно как и его отношение к смежным искусствам, свидетельствуют о глубине и ширине его художественных интересов. На них, несомненно, отразилась и другая существенная черта характера Куперена - стремление к тщательной разработке деталей. Когда внимательно знакомишься с наследием Куперена в целом, то становится яснее его склонность к непрестанным размышлениям, его желание облегчить исполнителям их труд, помочь им избавиться от произвольных выдумок и явных ошибок. Для подобного характера методическая работа в чем-то равносильна терпению, то есть способности - при всем разнообразии деятельности - к неустанному, кропотливому труду.
        Куперен вообще отличался как музыкант редкой добросовестностью. Это сказалось не только в сфере творчества, но и в сфере исполнительского искусства. Он всеми силами старался предохранить музыку от случайностей исполнения и сознательно шел против существовавшего в его время обычая предоставлять исполнителю максимум инициативы и всецело полагаться на его знание и умение. Он уничтожил, например, традицию свободного прелюдирования (в сюитах), ввел подробные исполнительские ремарки почти во всех своих инструментальных и вокальных сочинениях, точно пометил украшения в клавесинных пьесах и расшифровал эти украшения в специальных таблицах, в отдельных случаях указал необходимую аппликатуру и изложил ее принципы, отметил с достаточной полнотой регистровку в органных пьесах и т. д. Там же, где он не мог ограничиться краткими указаниями, он ввел более подробные ремарки, объясняющие характер того или иного эпизода и способы его исполнения. Например: "Эту пьесу можно играть на различных инструментах. И еще на двух клавесинах или эпинетах; а именно - тему и бас - на одном, и тот же бас с контрпартией - на другом. То же в отношении других пьес, которые могут встретиться в трио" (14-я сюита, "La Julliet"). Или: "Не надо слишком скрупулезно следовать размеру в вышеприведенном дубле. Надо всем пожертвовать ради вкуса, чистоты пассажей, и возможно мягче, нежнее исполнять маркированные морденты. Эта пьеса - "Соловей" - прекрасно звучит на поперечной флейте, разумеется, когда ее хорошо играют" (14-я сюита. "Le Rossignol-en-amour"). Или: "Эти две арии можно играть поочередно сколько угодно раз. Но заканчивать всегда следует первой" (16-я сюита, "La Pantomime"). Или: "Вторая часть, в которой следует также тщательно проставить аппликатуру, как и в первой" (9-я сюита, "Les charmes"). Или: "Украшения для внесения разнообразия в предыдущий гавот без изменения басовой партии" (1-я сюита, "Sarabande"). Или: "Играть не затягивая, а восьмые - острее, четче" (2-я сюита, "AIlemande"). Или, наконец, такие специальные ремарки: Ищите этот крестик + в предисловии о том, как играть "Pieces croisees" (17-я сюита, "Les Tic-Toc-Choc"); "Смотри предисловие о том, как играть "Pieces croisees" (15-я сюита, "Le Dode").
        Часто Куперен указывает, в каком стиле, в какой манере следует исполнять ту или иную пьесу, например: "Dans le gout Burlesque" ["В духе бурлески"], "Dans le gout polonais" ["В польском стиле"], "Dam le gout de la Harpe" ["В стиле арфы"], "Sur le mouvement de Berceuse" [<B движении колыбельной"], "Dans le gout Cornemuse" ["В духе волынки"], "Dans le gout de Musette" ["В духе мюзета"]. Или точно указывает как, каким штрихом следует играть пьесу, например: "coule" ["Плавно, текуче"], "La main droite coulee; et la main gauche marquee" ["Правая рука плавно, текуче; левая рука - раздельно, маркато"], "Lie" ["Связно, легато"]. Или же, на свой манер, с подкупающей мягкостью характеризует репризу, например: "Petite Reprise si l'on veut" ["Маленькая реприза, если хотите"], "Petite Reprise plus ornee" ["Маленькая реприза, более орнаментированная"], "Petite reprise de cette Sarabande, plus ornee que la premiere" ["Маленькая реприза этой сарабанды, более орнаментированная, чем первая"] и т. д.
        Еще чаще в самых различных местах своих клавесинных пьес Куперен ссылается на свой методический трактат. Такие ссылки, как "Voyez mа Methode pour la maniere de doigter cet endroit" ["Смотри мой трактат о характере аппликатуры этого места"], "Voyez ma Methode, page..." ["Смотри мой трактат, стр..."] - встречаются у Куперена в изобилии. Разумеется, это еще больше увеличивает ценность его трактата, делает этот трактат своего рода ключом к исполнению его клавесинных пьес.
        Итак, делать все на совесть - было основным требованием Куперена. Это исключало у него - буквально во всем - стремление к легкой славе, к легкой наживе. Когда, например, в 1717 году вышло в свет второе издание трактата, он заявил, что те, кто приобрел его руководство в 1716 году, могут вернуть его автору при условии, что оно в приличном виде и не было переплетено; взамен автор немедленно выдаст им бесплатно новый экземпляр 1717 года. Это, конечно, мелочь. Но не свидетельствует ли она лишний раз об удивительном бескорыстии, честности, совестливости Куперена!
        Вот почему тот, кто внимательно прочтет его трактат, сможет узнать многое не только об игре на клавесине, методах клавирного обучения, но и о самом Куперене. Ибо в трактате Куперен как бы приоткрывает завесу над своей жизнью. Он дает нам возможность составить достаточно ясное представление о его характере, вкусе, манере обращения с людьми, словом, о его человеческих качествах.

        Куперен при жизни не был оценен по заслугам. О нем мало писали. Правда, его имя иногда встречается в сообщениях из светской жизни, помещенных на страницах "Mercure galant" - литературно-общественного еженедельника, издававшегося в Париже. Но в этих сообщениях, весьма лаконичных и по существу своему хроникальных, говорится лишь: "Аккомпанировал г-н Куперен на спинете". И ни слова о том, как аккомпанировал, - нет даже и попытки охарактеризовать его искусство. Нельзя, разумеется, сказать, что Куперена совсем не замечали. Его не могли не знать. Имел он и различного рода поощрения, пенсионы, пожалования, патенты. Но они были весьма умеренные. Словом, современники, за немногим исключением, не отдавали себе отчета - насколько Куперен был значителен и самобытен.
        Не изменилось существенно положение и после его смерти. По-прежнему его знают и ценят лишь немногие. Так, в 1749 году о нем упоминает Марпург, отзываясь с похвалой об его "Искусстве игры на клавесине"; несколько позднее тот же Марпург публикует одну из его пьес "Будильник" ("Le Reveil-matin"). В 1764 году о Куперене также упоминает Руссо, но совсем бегло, в виде намека. В 1776 году аббат Фонтеней (в "Словаре артистов") посвящает Куперену короткую статью; это - первая из известных нам статей словарного типа о Куперене. Можно еще сослаться на лестные отзывы о Куперене учеников И. С. Баха Кирнбергера и Рейнхардта, называвших его "французским Бахом". Или на известное письмо Цельтера к Гёте от 5 апреля 1827 года, где прямо говорится о влиянии Куперена на Баха, правда, в плане скорее негативном, чем позитивном. "Старый Бах, - пишет Цельтер Гёте, - при всей своей оригинальности - сын своей страны и своего времени и не мог избежать влияния французов, именно Куперена: Хочется показать себя любезным и получается то, что не должно было получиться. Но чуждое можно снять с него, как тонкий слой пены и тогда обнаружится драгоценное содержание". Заслуживает упоминания и тот факт, что Клементи включил в свой "Метод для фортепиано" ("Methode pour le Piano-Forte") три пьесы Куперена из его первого сборника клавесинных пьес - "Будильник" ("Le Reveil-Matin), "Бабет" ("La Babet") и "Марш одетых в серое" ("La Marche des Gris-Vetus"), - причем последние две пьесы транспонировал в другие тональности.
        В эпоху романтизма имя Куперена находится отнюдь не на первом плане. Сочинения его почти не играют, ими мало интересуются, их не переиздают. Достаточно сказать, что в концертном репертуаре таких пианистов, как Лист и Тальберг, они совсем не встречаются, а у Антона Рубинштейна - в программах его всеобъемлющих исторических концертов содержится всего пять пьес Куперена. Камерные сочинения Куперена (концерты, трио-сонаты) нигде не исполняются; о них знают лишь историки музыки да страстные любители музыкальной старины. Вокальная и органная музыка его вообще почти никому неизвестна.
        Правда, уже в середине XIX века намечается некоторый перелом в отношении к Куперену. В 1841 году Лоран публикует в Париже 38 клавесинных пьес Куперена; в 1862-1869 годах Луиза Фаран издает в "Сокровищнице пианистов" ("Le Tresor de pianistes" - в третьем, восьмом, двенадцатом и пятнадцатом выпусках) все четыре сборника клавесинных пьес Куперена. В 1871 году Брамс, совместно с Кризандером, приступает к редактированию клавесинных пьес Куперена и вскоре, с большой тщательностью и любовью воспроизведя оригинальный текст, издает первую часть сочинений Куперена (куда входят первый и второй сборники клавесинных пьес). В 1887 году Кризандер заканчивает - вместе с Брамсом - публикацию клавесинных пьес Куперена (издает вторую часть сочинений Куперена, в которую входят третий и четвертый сборники клавесинных пьес). Брамс при этом упоминает в предисловии имя Куперена, как одного из величайших музыкантов прошлого, ставя его в один ряд с Бахом, Генделем и Скарлатти ("...Скарлатти, Гендель и Бах - его ученики").
        Но должно пройти еще около двух десятилетий, прежде чем Дебюсси открыто причислит Куперена к "великим французским композиторам" и произнесет пророческие слова: "Куперен, Рамо - вот настоящие французы". Забвение Куперена он свяжет с пренебрежением к французской традиции, "которой больше нет". "Почему же, - скажет Дебюсси, - не пожалеть об очаровательной манере писать музыку, утраченной нами, так же как утрачена возможность найти следы Куперена? Музыка эта избегала какого бы то ни было многословия и была остроумна". "Почему, - продолжает Дебюсси через некоторое время, - столько равнодушия к нашему великому Рамо? К Детушу, почти неизвестному? К Куперену, самому поэтичному из наших клавесинистов, чья нежная меланхолия кажется чудесным отголоском, пришедшим из таинственной глубины пейзажей, где печалятся персонажи Ватто?"
        Примерно в это же время (в 1905 году) Ванда Ландовска даст свой первый концерт из сочинений Куперена (возможно, что это вообще был первый монографический концерт, посвященный Куперену) и начнет настойчиво пропагандировать его творчество. А незадолго до того когда Дебюсси будет мечтать о посвящении своих этюдов Куперену, - она в своей книге о старинной музыке посвятит Куперену превосходные строки и смело поставит его в первый ряд музыкантов всех времен и народов.
        Вслед за этим последует ряд событий, свидетельствующих о возрастающем интересе к личности Куперена. Так, в 1917 году Равель, воздавая должное своему великому предшественнику, напишет сюиту "Могила Куперена". В 1925 году Р. Штраус создаст сюиту танцев Куперена для малого симфонического оркестра, в которой использует 14 клавесинных пьес Куперена. В 1940 году Д. Мийо обработает Увертюру и Allegro из "Султанши" Куперена для большого симфонического оркестра. С 1930 года начнут записывать сочинения Куперена на грампластинку, причем не только клавесинные, но и камерные, органные и вокальные. Имя Куперена будет прочно связано с французской классической традицией и войдет в историю музыки как одно из самых крупных имен.

*

        Несмотря на столь необычную судьбу творческого наследия Куперена, имя его незримыми нитями соединено с последующими поколениями музыкантов. Можно, например, проследить связи Куперена с его младшим современником Рамо (отголоски первых успехов Рамо, в частности, исполнение в концертном зале его оперы "Ипполит и Арисия", дошли до Куперена в последние дни жизни). Сошлемся хотя бы на известное сходство стиля в их медленных пьесах, - один и тот же лютневый стиль, хроматические нисхождения орнаментированного баса, применение терпких септим и нон, повторения последней фразы в другом регистре, возвращение начальной фразы в сближенных голосах. Или, наоборот, на известное несходство стиля в их быстрых пьесах: у Рамо налицо уже гораздо большая виртуозность, более значительное удаление голосов друг от друга, более изощренная динамика.
        Определенные связи можно обнаружить между Купереном и Бахом. Последний, несомненно, знал некоторые органные и клавесинные произведения Куперена и мог оценить их по достоинству. Вероятно, они оказали на него известное влияние, и вполне вероятно, что большее, нежели это считалось до сих пор. Ибо хотя Бах и не выезжал за пределы своей родины, он достаточно хорошо был осведомлен об итальянской и французской музыке, и из французов его более всего привлекал Куперен. Ведь не случайно среди рукописей Баха были обнаружены копии ряда клавесинных пьес Куперена. Не случайно также вторая нотная тетрадь Анны Магдалены Бах содержит одну из этих клавесинных пьес - "Жнецы" ("Les Moissonneurs"), озаглавленную как Рондо Франсуа Куперена B-dur, а одно из трио Куперена (из "Наций") обработано Бахом в виде Арии F-dur для органа. Все это лишний раз свидетельствует о повышенном интересе Баха к творчеству Куперена.
        Использовал также Бах и достижения Куперена в технике украшений. Чтобы убедиться в этом достаточно хотя бы сравнить таблицу украшений, содержащуюся в "Нотной тетради Вильгельма Фридемана Баха" с таблицей Куперена: сходство здесь не подлежит сомнению.
        Долгое время спорили (и продолжают спорить), заимствовал ли Бах у Куперена свою аппликатуру, или же пришел к ней самостоятельно, в процессе творческой и исполнительской практики? Форкель, например, считает, что аппликатура Баха - с ее широким использованием большого пальца - сложилась под влиянием аппликатуры Куперена. Ф. Э. Бах, возражая Форкелю, отвергает эту точку зрения. Швейцер полагает, что Ф. Э. Бах был совершенно прав. Но за эту точку зрения ровно столько же доводов, сколько и за противоположную. Как бы то ни было, одно несомненно: Бах не только знал клавесинные сочинения Куперена, но и тщательно изучал их. А раз так, то вполне возможно влияние Куперена на Баха и в этой сфере. Аппликатура Куперена служит своеобразным мостом от старой аппликатуры (без применения подкладывания большого пальца) к новой: от старой аппликатуры сохраняется простое перекладывание большого пальца, от новой берется подкладывание большого пальца. Именно по такому пути шел и Бах с его аппликатурой, основанной на широком использовании большого пальца.
        Многое сближает Куперена и с музыкантами романтической эпохи, особенно с Шопеном и Шуманом. Внутреннее сходство Куперена с Шопеном отметил еще Дебюсси, выразивший как-то свою глубокую благодарность "двум учителям, замечательным провидцами. Затем это сходство неоднократно подчеркивала Ландовска, называвшая Шопена "Купереном XIX века". Действительно, общие черты Куперена и Шопена вполне ощутимы в самых разных проявлениях их творческого гения. Отметим, например, свойственную обоим музыкантам склонность к орнаментации, причем к орнаментации, отнюдь не затуманивающей чистоты мелодической линии. Или же укажем на особое внимание к пунктуации и фразировке (умелая расстановка акцентов в фразе, четкий рисунок и пропорциональность фразы). Отметим также самую манеру развития материала, протяженность мелодической линии, интенсивное legato, слияние мелодии и гармонии в единое неразрывное целое, тонкое туше, искусное Tempo rubato. И еще одно: любовь к диссонансам, к хроматизмам, за которыми следуют ряды консонирующих созвучий.
        Куперен и Шопен, кстати, родственные по своему отношению к жизни - благородство печали, непосредственность восприятия при отсутствии простодушной непосредственности, - никогда не стремились писать оперу или балет. Они даже не пробовали своих сил в этих жанрах. Это было порождено, с одной стороны, определенным, свойственным им художественным вкусом, с другой - четким осознанием своих возможностей.
        Интересные параллели и ассоциации возникают при сравнении пьес Куперена с пьесами Шумана. Несомненная связь, например, существует, особенно по характеру движения, между такими произведениями Куперена, как "Мрачная", "Ла Куперен", "Колючая" и "Арабеской" и "Новеллетами" Шумана. Пьеса Куперена - "Трогательная" - с ее короткими диссонирующими фразами - родственна мечтательным лирическим миниатюрам Шумана вроде "Warum?". Некоторые произведения Куперена ("Арлекин", "Бабочки") сродни пьесам Шумана (из "Карнавала") даже по названию. Можно обнаружить известное сходство между Купереном и Шуманом и в плане общеэстетическом (вспомним хотя бы причудливое переплетение элементов раздумья и буффонады) и в плане технологическом (применение выдержанных звуков в духе лютневой техники, усиление слабой доли посредством аккордов и многое другое).
        Очень близки к определенным пьесам Куперена по своим исходным тенденциям некоторые пьесы Дебюсси. Им в одинаковой мере свойственны "ясность, изящество, декламационность простая и естественная", то есть все то, что, по словам Дебюсси, является неотъемлемым свойством французской музыки. И нельзя не прислушаться к еще одним словам Дебюсси, проникнутым величайшим уважением и любовью к Куперену как к учителю: "Нам следует задуматься над примерами в виде некоторых маленьких клавесинных пьес Куперена; это очаровательные образцы такой грации и естественности, какой мы больше не знаем".
        В свете сказанного становится ясна недостаточность, а то и ошибочность ряда оценок Куперена и его искусства. Одни хотели видеть в нем художника-мистика, переводившего чувства на язык цифр, глубокомысленного и печального геометра таинственного (Слова Ролана-Мануэля. Цит. по кн.: Citron P. Couperin., p. 120). Другие пытались связать его крепко-накрепко со стилем рококо. Вторая точка зрения получила наибольшее распространение. В пьесах Куперена стали усматривать прежде всего музыку нежной узорчатой звучности, изобилующую всевозможными украшениями, завитками, группетто, трелями, миниатюрными мелодиями (с повторяющимися коротенькими темами, с незначительными вариациями), миниатюрной динамикой коротких вспышек и затуханий. Отмечали в первую голову связь пьес Куперена с пасторалями и идиллиями, звукоподражание природе - пение птичек, журчание ручейка, жужжание пчел и т. д. А его самого прямо называли художником неглубоким, склонным к мелким чувствам. Чего, например, стоит одна такая фраза: "Примеры рококо в клавесинной музыке дает Франсуа Куперен с его тихой и нежной грустью, миниатюрными пьесками, лишенными глубины и силы, являющимися галантными музыкальными сценками". (См.: Иоффе И. И. Синтетическая история искусства. Введение в историю художественного мышления. Л., 1933, с. 162).
        При всех отдельных находках в частных характеристиках нет ничего ошибочнее подобного рода оценок. Здесь частное возводится в общее, игнорируется значительная часть творческого наследия Куперена, в том числе его камерные и вокальные сочинения, не принимается в расчет тот сплав, синтез классицизма, реализма и своеобразного романтизма, который, несомненно, имел место в творческой деятельности Куперена. Особенности художественной манеры Куперена нельзя полностью раскрыть и понять ни оставаясь в сфере творческого метода классицизма, ни прибегая к помощи закономерностей стиля рококо. Манера Куперена не ограничивается ни одним, ни другим; она во многом выходит за их пределы. И сколько-нибудь приблизиться к правильной точке зрения на Куперена можно лишь если заново проанализировать его творчество во всем объеме, а не только одни его клавесинные пьесы, если проследить эволюцию его творческого стиля. Нельзя на основании чарующей мягкости, прелести и особого совершенства его клавесинных пьес игнорировать другие его произведения, тем более, что среди них имеются произведения несравненного величия и красоты, вероятно, не уступающие аналогичным сочинениям немецких классиков - Баха и Генделя. Должны быть приняты во внимание и его теоретические воззрения, получившие большее или меньшее отражение в методических трактатах и предисловиях к музыкальным сочинениям. Тогда этот своеобразный музыкант прошлого предстанет перед нами во всем своем величии и многообразии. Тогда он займет достойное его гения место в истории мировой музыки.