К. А. Иванов

Трубадуры, труверы, миннезингеры

СПб., Петербургский учебный магазин, 1901
Печатается по изданию М., Алетейа, 2001

Труверы
Труверы и их поэзия

        Если французская лирика достигла своего блестящего развития на юге Франции, то местом наивысшего процветания французского эпоса был север Франции. Юг породил трубадуров, север - труверов. Название последних произошло от той же основы, от которой произошло и слово "трубадур". В основе обоих существительных лежит глагол, обозначающий изобретательную, творческую деятельность и выражаемый провансальским словом trovar или trobar и старофранцузским treuver. Таким образом, значение обоих выражений, по существу, заключает в себе один и тот же смысл, но историческая практика выработала между ними то различие, что трубадурами называли и называют лирических поэтов французского юга, а труверами - эпических, по преимуществу, певцов северной Франции.
        И на севере Франции, как и на ее юге, существовали жонглеры. И здесь жонглеры противопоставлялись труверам, как исполнители авторам. Так было в большинстве случаев. Но и здесь встречались также лица, которые одновременно были и авторами, и исполнителями. Само собой разумеется, что такое совмещение вызывалось только нуждой.
        Труверы имели своих предшественников в кельтских певцах, называвшихся бардами. Певцы эти составляли касту или такое замкнутое сословие, в котором сын наследовал дело своего отца. Они были, подобно труверам, впоследствии музыкантами и певцами и делились на несколько категорий. Одни из них были близки к друидам или кельтским жрецам и воспевали в храмах при совершении жертвоприношений гимны во славу своих богов. Другие сопутствовали воинам и прославляли мужество героев, возбуждая своими песнями воинственное воодушевление в бойцах. Наконец, они воспевали героические подвиги своих соотечественников во время пиров. Но мы не имеем таких данных, которые заставили бы нас отказаться от предположения, что один и тот же гениальный певец мог принимать участие во всех трех указанных нами случаях. Во всяком случае, не подлежит никакому сомнению двойственный характер их деятельности как народных певцов служивших религиозным и патриотическим целям. Барды господствовали в ту далекую пору, когда население Галлии говорило на кельтском языке.
        Когда Галлия была покорена римским оружием, в ней стало быстро распространяться влияние римской культуры. Все кельтское не только вымирало естественной смертью, побеждаемое силой более высокой культуры, но и преследовалось римлянами. Подверглись гонению друиды, испытали ту же горькую участь и барды, особенно же те из них, деятельность которых вызывалась запросами древней народной религии. Под этими ударами барды-священнослужители совершенно исчезли. Но в разных местах еще оставались в течение некоторого времени, как догорающие светочи, барды, воспевающие военные подвиги. С утверждением римского господства и подвиги эти стали отходить из области настоящей действительности в поэтическую область давно минувшего времени.
        В начале V века после Р. X. вся Галлия за исключением Бретани и некоторых Пиренейских кантонов говорила уже по-латыни, в том числе и деревенское население страны. То была особая, народная латынь. В состав ее входили разнообразные элементы: тут была и литературная латынь, и язык римских солдат, и рабочих различного рода, и обломки старого кельтского языка.
        Но минула пора и римского могущества: Западная империя стала падать и разрушаться, как разрушается, превращаясь в руины, величественное здание, построенное сошедшими с лица земли поколениями, в силу своей собственной дряхлости и неспособности к дальнейшему существованию. Работу времени ускорили новые народы, молодые и свежие, народы, которым предстояло будущее. Вместе с франками, завоевавшими Галлию, пришли сюда новые певцы. И Григорий Турский, и Фортунат, и Сидоний Аполлинарий говорят нам о песнях, распевавшихся этими поэтами под аккомпанемент арфы. Читая хронику Григория Турского, всякий невольно заметит то, что заимствовано им не из сухих летописных заметок, а из тех героических поэм, которые исчезли бесследно. Эти поэмы франков-завоевателей, главным занятием которых в продолжение целого ряда поколений была война, и должны были отличаться таким героическим характером. Конечно, главным героем их был Хлодвиг, создатель франкского могущества. Рассказ Григория о войнах Хильдерика заимствован им у летописцев и отличается своей краткостью и сухостью. Напротив, повествование о начале его царствования, об его изгнании и бегстве в Тюрингию, о его браке с Базиной и о рождении Хлодвига носит на себе совершенно иной характер. Теперь уже доказано, что этот рассказ, занесенный Св. Григорием Турским на страницы своей хроники, не что иное, как обрывки из целой поэмы, сложенной неизвестным певцом франков на рождение их великого короля.
        При дворах Карла Великого и Людовика Благочестивого поэты воспевали за пиршественными столами подвиги храбрых или на франкском наречии, или на романском языке, употреблявшемся в период времени с VI до XII века* (* В пределах Франции до VI в. был во всеобщем употреблении народный латинский язык (bas latin), с VI-XII вв. романский, с XII-XV старофранцузский и с XV в. современный французский язык. Все эти языки представляют собою только видоизменения латинского языка. Германцы, завоевавшие Галлию, конечно, оказали свое влияние на язык страны, но оно оказалось незначительным. Во французском языке около 750 слов германского происхождения, не считая 150 слов, привнесенных еще норманнами). Конечно, певцы эти были не кто иные, как древнегерманские скальды. В IX веке один из них, слепец Бернлеф (Bernlef), пел, аккомпанируя себе на арфе, о легендарных подвигах, древних битвах. Певцы эти, которых уже в это время называли то жонглерами, то труверами, сопровождали воинов, разделяли с ними невзгоды их походов и славу их подвигов. В 1066 году, перед самой битвой при Гастингсе, во главе норманнов ехал на коне Тальефер (Taillefert), про пение которого летопись отзывается с большой похвалой (qui moult bien chantait), и распевал песнь о Роланде. Он потребовал, чтобы ему было дозволено за его многолетнюю службу нанести первый удар врагам, и умер в битве, как герой. Тальефер был и поэтом, воспевавшим военные подвиги, и воином, совершавшим их. Но труверов доставляла и церковь. Сюда следует отнести тех духовных лиц, которые сопровождали своих баронов на войну в качестве их капелланов и должны были прославлять деяния своих господ. Впрочем, духовные лица не гнушались принимать деятельное участие и в самих боевых схватках. Самый многочисленный разряд среди средневековых певцов составляли, конечно, профессиональные поэты, певцы по призванию. Из древнейших песен труверов создалась постепенно кантилена, а последняя развилась в свою очередь в chanson de geste.
        Под кантиленами разумеют обыкновенно те произведения, которые слагались певцами до XI века и в повествовательном содержании которых - церковного или светского характера - значительно проявляется лирический, хвалебный элемент. Они состояли из нескольких строф с припевами и слагались обыкновенно по поводу каких-либо отдельных событий, не захватывавших собой всей народной жизни. Для того, чтобы эти отдельные песни (светского содержания) развились в обширные эпические сказания, необходимо было совершиться в жизни народа какому-либо исключительно крупному событию или появиться необыкновенно выдающейся личности. Такой именно была личность Карла Великого.
        Chanson de geste в переводе на русский язык означает песнь о подвигах или о роде-племени героя. Не все они, конечно, возникли из кантилен, хотя в некоторых из них и теперь можно увидеть то первоначальное ядро, которое составляло содержание героической кантилены и только с течением времени разрослось в целую героическую поэму. Есть такие героические поэмы, которые возникли без всякого посредничества, так как их создали отдельные певцы, почерпавшие сюжеты из народных преданий и легенд или из хроник. С течением времени эти героические поэмы достигают все больших и больших размеров. Первоначально они состояли из 4000 или 5000 стихов, но число последних достигает в позднейших поэмах до 20000 и более.
        Chansons de geste слагались на самые разнообразные сюжеты. Чтобы лучше ориентироваться в области средневекового эпоса, установили следующее разделение этих поэм на группы, сообразуясь с их внутренним содержанием. К первой группе относят все поэмы, в которых воспеваются подвиги Карла Великого и его паладинов, и называют ее карловингским или французским циклом (le cycle carlovingien или le cycle francais). Сюда же относят и те поэмы, в которых изображаются подвиги различных представителей позднейшей феодальной эпохи. Вторую группу составляют поэмы, развивающие легенды Арморики или Бретани, легенды о короле Артуре и его сподвижниках или преемниках; эту группу называют обыкновенно циклом бретонским или циклом короля Артура (le cycle armoricain, le cycle breton или le cycle d'Artus); по отношению к этим поэмам принято употреблять название романов (романы Круглого стола) вместо обычного названия chansons de geste. Наконец, третья и последняя группа заключает в себе те поэмы, в которых воспроизводились подвиги героев классической древности с чисто средневековой окраской; эта группа называется циклом Рима или античным циклом (le cycle de Rome или le cycle antique).
        Вот как характеризует один из новейших исследователей* (* Академик Эмиль Фаге (Faguet)) первый из этих трех эпических циклов: "Каролингский цикл содержит в себе самые сильные и наиболее достойные нашего внимания произведения. Они имеют общие характерные черты, которые налагают на них известную печать и отличают их от других подобных же произведений. Они искренни. Невольно чувствуется, что их автор глубоко убежден в достоверности передаваемого им рассказа и считает себя историком. Прибавьте к этому известную пылкость, близкую к грубости, красноречие, блеск, истинное чувство нравственного величия и даже некоторую неспособность стать на другую точку зрения, кроме той, которую занимает автор. В то же самое время у их авторов совсем нет ловкости и уменья начать свою поэму; нет никакого плана. Уже само начало круто, ex abrupto, как говорилось в старых риториках, объявляет о развязке; такое же крутое окончание распускает слушателей словами: "Ступайте, роман окончен!" (Alles vos en, li romans est finis). Эти Гомеры XII века не были исправлены комиссией Пизистрата".
        Впрочем, иные из песен оканчиваются более благожелательно. Пропев последние стихи своей поэмы, иной автор желает своим слушателям удостоиться райского блаженства, обращаясь к ним с такими словами: "Сеньор свободный рыцарь, песнь окончена. Да спасет Бог того, кто вам пел ее, а вы все, вы, слушавшие его, будьте спасенными!"

        В начале поэмы, как можно было усмотреть из вышеприведенной характеристики, излагаются в нескольких стихах сюжет и развязка произведения, предлагаемого вниманию слушателей. Обыкновенно труверы хвалят при этом свой сюжет, свой стиль, свои рифмы; иногда указывают источники и ставят слушателям на вид, что поют об известных подвигах известных героев. "Послушайте, сеньор, благороднейшую песнь; все в ней взято из старинной истории; нет никакой лжи; никогда во всю свою жизнь вы не услышите другой лучшей".

        Лучшей из всех chansons de geste, дошедших до нашего времени, по справедливости считается "Песнь о Роланде"; ее изложению и характеристике мы посвящаем отдельный очерк.
        Каждая chanson de geste состоит из серии куплетов (laisses), в которых звучит одна и та же рифма, но эти куплеты не одинакового размера. В песни о Роланде каждый куплет состоит среднем из 12 или 15 стихов. В позднейших поэмах куплеты длиннее: так, например, в chanson des Loherains есть куплет из 546 стихов. Мужские рифмы, как более удобные для музыкального аккомпанемента, встречаются чаще женских. Чередоваться рифмы начинают только с конца XIII столетия. Куплеты песни о Роланде и некоторых других поэм имеют припевом восклицание - Aoi!
        Из других chansons de geste, входящих в состав того же первого цикла, остановим свое внимание на поэме Raoul de Cambrai. Это мрачная и пылкая поэма, в которой нашли яркое отражение вся грубость, вся суровость феодальной эпохи. Написана она была, как предполагают, в Х веке трувером Бертоле (Bertolais), после чего подвергалась несколько раз исправлениям и вылилась в окончательную редакцию не ранее XIII столетия. В этом последнем виде она и сохранилась до нашего времени.
        Рауль II, главное лицо поэмы, - сын Рауля I, графа Камбре, младший сын, родившийся притом уже после смерти своего отца. Графство Камбре было в то время простым пожизненным леном, а следовательно, представляло собой всегда открытое наследство и служило предметом вечной вражды и интриг. Французский король Людовик IV Заморский лишил Рауля графства Камбре, несмотря на то что Рауль был его родным племянником (по матери), и отдал это графство одному из своих вассалов. Отсюда и возникло все зло, пошли все бедствия.
        Когда Раулю исполнилось пятнадцать лет, его адубировали, т. е. возвели в рыцарское звание. Молодой человек был отличным воином, но его мужеству, по словам поэта, не было меры. Дядя его с отцовской стороны, Герри Рыжий (Guerri le Sor), привез его в Париж и представил "сильному королю Людовику". Король удерживает его при дворе и делает его своим сенешалом* (* Один из высших придворных чиновников, творивший суд от имени короля). Молодой рыцарь отдается всем удовольствиям придворной жизни: отличается на турнирах, расшибает мишени, с большим успехом играет в шахматы и является предметом созерцания для многих дам. Одерживая блестящие успехи и возбуждая невольную привязанность к себе, он в то же время наживает себе и смертельных врагов своим буйным и неукротимым характером. Между тем его дядя Герри снова приезжает в Париж, чтобы попросить у короля графство Камбре для своего горячего племянника Рауля. Буйный племянник ссорится со своим дядей, явившимся сюда, чтобы похлопотать за него. Король Людовик отказывает в исполнении просьбы, ссылаясь на то, что уже обещал графство Камбре своему вассалу и не может не исполнить своего обещания: что сказали бы бароны, если бы он не исполнил его? Таким образом, уже в Х веке короли боялись общественного мнения феодалов. Взамен графства король обещает Раулю первый вакантный лен и в обеспечение своего слова дает ему сорок заложников. Умирает граф Вермандуа, владетель нескольких областей. Рауль и Герри побуждают короля исполнить свое обещание, но король и не помышляет об этом. Он не только отказывает в просьбе, но и отпирается от своего обещания. Причина такого поведения короля заключается в том, что он опасается лишиться благосклонности четырех сыновей покойного графа Вермандуа. Тогда Рауль приходит в бешенство и грозится умертвить всех сорок королевских заложников. Чтобы спасти последних, Людовик уступает Раулю, но не в том смысле, в каком ожидали бы мы: он просто дозволяет Раулю отобрать землю у наследников Вермандуа, если только он сможет сделать это. Рауль и Герри мчатся на своих конях в графство Камбре. Здесь они созывают всех своих вассалов и идут на Ориньи, одно из владений покойного графа Вермандуа.
        Рауль и Герри располагают свои передовые силы на берегу реки, омывающей Ориньи и находящийся вблизи него бенедиктинский монастырь. За Раулем следует его вассал Бернье. Он угрюм и печален, так как война грозит большими бедствиями стране, в которой живут его отец и друзья. Но он должен подавить свои родственные чувства, заглушить свои сердечные привязанности: этого требует верность своему сеньору. Между тем грустить Бернье было полное основание: Рауль не знает жалости, попирает все законы, не боится неба и не признает никакой иной силы, кроме своего меча. Не обращая внимания на советы своих вассалов, Рауль приказывает разрушить монастырь и ругает тех, кто проявляет уважение к святыням. Обитательницы бенедектинского монастыря, чуя над собой страшное несчастье, выходят в торжественной процессии из святой обители и направляются в лагерь Рауля. У каждой из них в руках по псалтири. Во главе монахинь идет мать Бернье. Она умоляет Рауля пощадить монастырь. "Сир Рауль, - сказала мать Бернье, - мы не умеем владеть никаким оружием; вы можете уничтожить и убить нас: вы не увидите, чтобы для нашей охраны взял кто-либо щит или копье; я не хочу скрывать этого от вас. Что же касается нашей жизни и еды, нам приходится кормиться от алтаря, мы достаем себе пищу из этого бурга. Благородные люди сильно любят наш монастырь, они посылают нам и серебра, и чистого золота. Согласитесь же на мир для нашего монастыря, для всей нашей обители и свободно располагайтесь, как вам угодно, на наших лугах. Если вам угодно это, сир, мы на свой счет позаботимся о вас и о ваших рыцарях. Оруженосцы получат натуральную дань фуражом, овсом и едой в изобилии".
        Рауль обещается исполнить ее просьбу, и монахини уходят. Он посылает в монастырь Бернье; последний встречается здесь со своей матерью, с которой давно не видался и которую нежно любит. Но за светлой сценой их свидания следуют сцены ужаса. Случилось, что жители Ориньи убили двух мародеров, принадлежавших к войску Рауля. Этого было достаточно для Рауля, чтобы нарушить данное обещание. Подан знак к приступу, город взят, монастырь подожжен и гибнет в пламени. Бернье видит свою мать, наполовину сгоревшую; ее псалтирь горит у нее на груди. Меч выпадает из руки Бернье, и сам он три раза припадает к шее своего коня. Одного Рауля не трогают ничьи бедствия; гордо, как будто исполнив свой священный долг, он возвращается в свою великолепную палатку. Рауль - тип барона, еще не тронутого, не облагороженного рыцарством, тип барона Х века. Трувер сохранил этот образ нетронутым, таким, каким выставила его первоначальная песня, на которую он ссылается несколько раз.
        Вернувшись к себе, Рауль требует жареных павлинов, приправленных перцем лебедей, дичи. Сенешаль напоминает ему о том, что сегодня Великая Пятница. Рауль отвечает на это, что позабыл о посте, и отменяет заказанное пиршество. Но все же он играет в шахматы и пьет вино. Ему прислуживают несколько пажей. Они едва успевают наполнять вином его большой кубок. Один из них подает кубок Раулю, склоняя перед ним одно колено. Напившись, Рауль ожесточается против своих врагов, клянется светлым вином, которое он пьет, своим мечом, лежащим около него на ковре, что он станет преследовать их до самого моря. Бернье начинает их защищать, опасаясь за участь своего отца. Происходит ссора, которая, несмотря на вмешательство двух баронов, кончается неприятностью. Рауль ломает о голову своего верного вассала древко копья. Удар был так силен, что Бернье потерял много крови; последняя обагряет горностаевый мех его одежды. К счастью, их разнимают. Скоро Рауль спохватился в своем увлечении и, желая примириться с Бернье, предложил ему удовлетворение. Но Бернье отказывается от всякого удовлетворения. Он вооружается, садится на коня, трубит в рог и, созвав своих людей, покидает вместе с ними Рауля. Бернье отъезжает к своему отцу. Старик сидел у окна своей залы и, завидев сына, вышел на площадку лестницы, чтобы достойно встретить его. После долгих бесед и нескольких дней отдыха они снаряжаются в путь, едут целую ночь и приезжают ранним утром в Руа, сеньором которого был родной брат отца Бернье по имени Ведон. Когда они остановились перед подъемным мостом Ведонова замка, главный стражник принял их за врагов и кинул в них камнем. Они назвали себя и рассказали ему о своем положении. Стражник покинул свою сторожку и побежал в комнату, где еще спал Ведон, чтобы разбудить его. Ведон соскакивает с постели, надевает платье с горностаевым мехом, светлый панцирь, стальной шлем, опоясывается мечом, садится на коня, схватывает щит и копье и отъезжает от своей башни. Узнав от брата и племянника, в чем дело, он созывает вассалов, живущих в двадцать лье кругом. Десять тысяч рыцарей собираются под стенами Сен-Кантена. Все они пылают местью и направляются против Рауля, еще не покинувшего Ориньи. У Рауля столько же войска, сколько и у его врагов. Оба войска стоят друг против друга. Вестники то и дело мчатся с той и с другой стороны. Когда все мирные средства были истощены, войска выстроились для битвы. Бароны едут на конях таким сплоченным строем, что если бы, по выражению песни, на их шлемы была брошена железная перчатка, она не упала бы на землю. Многие рыцари исповедаются друг другу в своих грехах и приобщаются тремя стебельками травы, поручая свои души Иисусу Христу. Бернье заранее проклинает трусов, которые обратятся в бегство, а трувер Бертоле обещает сложить про них песню. Главным местом поэмы является описание битвы 943 года, прославленной хрониками. Сперва сообщаются однообразные и утомительные подробности, встречающиеся во всех почти chansons de geste. Происходит бесконечный ряд поединков, сопровождающихся оскорбительной похвальбой. Искусство бьющихся направляется постоянно к одной и той же цели: каждый старается найти какой-нибудь недостаток своего противника, пробивает его щит, разрубает шлем, ломает носовую пластинку. Другие стремятся сбить с головы противника шлем и таким образом срубить ему голову. Иногда удар скользит, отрубает только часть щита, разрушает только часть панциря, отсекает кулак или ногу противника. Но вот наступает общая битва. Описав битву, трувер повествует о смерти Рауля.
        Шел дождь; земля была смочена водой и кровью; самые хорошие кони, возвращаясь усталыми с поля битвы, поскальзываются на ней. Рауль сталкивается лицом к лицу с Эрнестом Дуэ; это - его старый знакомый; когда-то, еще в бытность свою при дворе короля Людовика, Рауль убил обоих его сыновей.
        "Ты ли, - кричит ему Эрнест Дуэ, - тот Рауль де Камбрези, который убил моих детей и моего племянника?" "Смотри, - отвечает ему Рауль, - я убью и тебя, если вздумаю найти удовольствие в этом!" Они бросаются друг на друга и выкидывают друг друга из седла. Рауль ударом своего меча отрубает Эрнесту кисть левой руки. Не будучи в состоянии держать более своего щита, Эрнест обращается в бегство, погоняя своего коня. Рауль, пришпорив коня, мчится за ним. Напрасно убегая от своего противника, Эрнест умоляет его о пощаде, напрасно пытаются освободить его друзья, поспешившие к нему на выручку. Один из них отважно размахивал своим копьем, древко которого было сделано из яблони. Сперва Рауль разбивает ему шлем, а потом, как бы издеваясь над ним и взяв свой меч в левую руку, отрубает ему ногу. Ему мало и того: он оскорбляет пораженных врагов еще словами: "Эрнест стал безруким, а ты - хромым; один станет сторожить на башне, а другой сделается привратником!" Эрнест пользуется удобной минутой и убегает, всеми силами побуждая к быстрому бегу своего коня. В это время большая толпа врагов окружает Рауля и берет его в плен. Рауль избегает его выкупом. Заметив, что Эрнест умчался, Рауль снова помчался за ним. Вот он уже настигает его, осыпает его бранью и требует его головы.
        "Помилосердствуй! - кричит Эрнест. - Я молод и не хочу еще умирать. Я сделаюсь монахом, а свои владения отдам тебе". "Ты умрешь, - возражает ему Рауль. - Ни Бог, ни все его святые не могут спасти тебя".
        Слыша богохульство Рауля, Эрнест чувствует, как в его груди зажигается надежда. К нему возвращается и улетевшее было мужество. Как будто для оправдания его надежды является к нему на помощь Бернье. Он все еще не хочет биться со своим прежним сеньором и старается успокоить его словами мира. Но слова мира существуют не для Рауля. Он приходит в ярость, называет Бернье оскорбительным именем и, кинувшись на него, наносит ему такой страшный удар, который покончил бы его жизнь, если бы Бог не вступился за правую сторону. Нанося в свою очередь удар своему противнику, Бернье разбивает его сверкающий шлем, прорезывает панцирь и "вонзает свой меч до самого мозга". Рауль склоняет голову, пытается выпрямиться, хочет еще нанести удар своему врагу, но меч выпадает из его бессильных рук на траву; его красивый рот суживается; его пылающие очи покрываются мраком; он чувствует, что умирает; он обращается с молитвой к Богу и Деве Марии.
        Обстоятельства сложились так, что Бернье убил своего бывшего сеньора. Он печален и плачет под своим шлемом. Единственным утешением для него представляется только поведение Рауля, который сам шел навстречу своей смерти, как он ни старался склонить его к примирению. "Ты сам хотел этого!" - приговаривает он. Вообще, личность Бернье очень симпатична; он представляет полную противоположность Раулю. Если Рауль, как мы сказали выше, представляет тип барона, еще не тронутого, не облагороженного рыцарством, тип барона Х века, то Бернье обнаруживает в своих действиях благородное влияние рыцарских понятий. Он до последней возможности не порывает связей со своим сеньором, только страшная смерть матери, боязнь за отца и незаслуженное оскорбление заставляют его отъехать от своего господина. При встрече со своим бывшим сеньором он не прочь восстановить былые отношения и горячо плачет, когда роковые обстоятельства делают его убийцей того, кому он так верно, так беззаветно служил.
        Эрнест Дуэ представляет опять другой тип, не похожий ни на Рауля, ни на Бернье. Он может поддаться чувству робости, он в состоянии унизиться перед своим смертельным врагом, он не прочь поглумиться над ним, когда этот враг сделался навсегда безвредным. В нем нет того благородства, которое мы находим у Бернье. Последний оплакивает своего бывшего сеньора, от которого он так много вытерпел, а Эрнест хочет отомстить уже мертвому Раулю и вонзает в него свой меч.
        Придя в себя, Бернье обращается к своим с возгласом: "Сен-Кантен и Дуэ! Умер Рауль, сир де Камбре!" Так окончилась битва, и оба войска расходятся на время: каждый возвращается к своему покинутому очагу. Рауля хоронят с большим торжеством в Камбре, в монастыре Сент-Герри. Его возлюбленная, Гельвиса, горько плачет над его могилой и дает богу обет постричься в монахини.
        Так окончилась жизнь Рауля, но поэма еще продолжается. Против Бернье, который выступает теперь на первый план, вооружились мстители за смерть Рауля. То племянник Рауля Готле и все тот же Герри. Дело дошло до битвы, которая не была, впрочем, решительной. Услышав о возобновлении раздора, король Людовик вмешивается в феодальную войну, но решительно все бароны объединяются против него. И что это за бароны? На королевских пирах они бьются друг с другом на ножах и бросают друг другу в голову кости козули или куски баранины. В этом месте поэмы опять проступает ее древнейшая часть, опять проявляются нравы Х века.
        Два раза пытался Готле покорить Бернье, и оба раза попытки его были неудачны. Бернье стремится примириться с родными убитого им Рауля. Он кидается к ногам матери убитого и вымаливает у нее прощение. Все как будто идет к миру, все как будто улаживается. Бернье женится на дочери Герри, которая сама предлагает ему себя в жены, восхваляя свои достоинства. Но Бернье не может успокоиться. Его мучит раскаяние. Чтобы заглушить его, он отправляется простым пилигримом на границу с сарацинской землей. Сарацины захватывают его в плен, но ему удается уйти из него. Между тем, его верную жену Беатрису похищает Аршамбо... Тут является Бернье в монашеском одеянии и мстит грубому похитителю.
        Примирившись со своим тестем Герри, он снова отправляется в паломничество. Его беспокойную природу тяготит бездействие. На этот раз он уходит не один, а вместе со своим тестем Герри, дядей убитого им Рауля. Как бы томимая тягостным предчувствием, Беатриса стремится удержать своего мужа, но все ее доводы разбиваются о его решимость. Само паломничество прошло на этот раз благополучно, но несчастье разразилось над бедной головой Бернье уже на обратном пути, уже близко к родному очагу. Обоим странникам пришлось проезжать мимо того места, где погиб Рауль. Герри, узнав это место, затрепетал, а Бернье глубоко вздыхает. В двух шагах от этого места, когда оба путника перебрались через брод, Герри отвязал стремя от седла своей лошади, ударил им своего зятя по голове и раздробил ему череп, отомстив таким образом за смерть своего любимого и до сих пор не забытого еще Рауля. Бернье умирает как истинный рыцарь, исповедуясь в своих грехах и прощая своему убийце.
        Три травинки сорвал он и их он вкусил, Словно телом Господним себя приобщил. Обе руки он поднял, лишался сил, Он у Бога смиренно прощенья просил. Веки тихо дрожат, мрак лицо затемнил, Протяну лося тело, и дух воспарил... Посели его, Боже, средь райских светил!
        Беатриса, думая о своем муже, грустно смотрела из окна замка. И вот видит она двух всадников: они бьют себя в грудь, они рвут свои волосы. Это были оруженосцы Бернье, открывавшие печальный поезд. Беатриса падает в обморок, а потом, придя в себя, бросается на труп мужа и проклинает своего отца.
        Сыновья Бернье хотят мстить за отца и идут войной против Герри. С последним соединяется племянник Рауля Готле. Начинается новая феодальная война. Готле убит, а Герри пропал без вести: ходит слух, что он постригся в монахи. Сыновья доблестного, благородного, но несчастного Бернье разделились: один из них, Генрих, овладел феодом Герри, а другой, Жюльен, поселился в Сен-Кантене. "На этом кончается песня. Да будут благословенны и тот, кто ее вам спел, и те, кто его выслушал!" Таково в общих чертах содержание поэмы о Рауле де Камбре. Живыми образами, яркими красками она рисует нам эпоху феодальных войн. Эти образы озарены заревом пожаров, запятнаны человеческой кровью; они порывисто бросаются с места на место, сталкиваются в бешеных схватках... Как из семени, упавшего с полевого цветка, рождается с наступлением нового лета новый цветок, который, в свою очередь, роняет в землю плодотворное семя, так и здесь - одна война, заканчиваясь, кидает семя нового раздора, а этот раздор, умирая, дает жизнетворное начало новой борьбе... Но средь этих искаженных злобой, грозящих друг другу, проклинающих и богохульничающих образов изредка проносятся и светлые призраки, слышатся речи мира и любви, раздаются слова молитв.

        Как должны были волновать певцы своих слушателей! Содержание этих песен было так понятно, так близко тем, кто им внимал! Вот почему труверы и жонглеры были желанными гостями в холодных залах феодального замка, вот почему, несмотря на неукротимый, не умевший себя сдерживать нрав их обитателей, певцы в конце концов увлекали их своими песнями. Изобразим здесь (со слов одного французского исследователя) один из таких эпических сеансов. Большей частью сеансы эти падали на большие праздники - на Рождество, на Пасху, на Троицу. Происходили они и в такие дни, когда какой-нибудь особенный, торжественный случай шевелил и наполнял весельем обитателей замков или городов. Вот показался у подъемного моста трувер со своими жонглерами. Шумно опустился подъемный мост перед ними, ворота принимают их под свои своды, оруженосцы приводят дорогих гостей к своему господину. И господин, и его домочадцы, и его гости горячо интересуются вопросом, какие песни принес с собой певец, все равно, трувер ли он или жонглер. У певца - богатый репертуар. Он объявляет и расхваливает его, наигрывая ту или другую прелюдию, а потом выбирает для пения те номера, на которые указывает ему вкус присутствующих. Важный вопрос решен, и все расходятся по своим углам в ожидании желанной поры. Пришло время, обед уже окончен, по рукам пошли ходить кубки с глинтвейном или медом. Слушатели все налицо. Вводят певца. Он становится в позу, упирает в грудь свою неразлучную подругу - виолу - и призывает всех присутствующих к молчанью. Эта задача не всегда бывает легкой; сегодня ему приходится вести настоящую войну, просить и обещать, взывать к силам и рая, и ада. Но вот все смолкло, и по зале разносится, замирает под ее сводами один только звонкий голос певца. Он поет на память и аккомпанирует, но за ним расположился сегодня целый оркестр. Среди других инструментов, нам известных, в оркестре действует и монокорд со своей единственной струной. Оркестр или подыгрывает певцу, или играет, чтобы дать ему небольшой отдых. Видя воздействие своей песни, певец взывает к щедрости своих слушателей. Сегодня дары сыплются на него дождем; один дарит ему свою шубу, другой - плащ или шляпу, владелец замка вручает ему деньги, да подарит впридачу и лошадь. Певца уже нет, уже дни прошли после его отъезда, а в ушах замковых обитателей все еще звучит его мелодия, все еще слышатся им слова его песни.
        Почвой, на которой возникли chansons de geste, послужили - героический дух населения, его нравы, учреждения и верования в эпоху феодализма. Если главной, центральной фигурой рассмотренного нами французского цикла все-таки является Карл Великий, если влияние поэм, воспевающих как его, так и его паладинов, сказалось на всех других поэмах чисто феодального склада (так, например, личность Бернье из пересказанной нами поэмы создана под влиянием Роланда и Оливье из "Песни о Роланде"), то причина этих явлений совершенно понятна. Слишком сильное, необыкновенно сильное впечатление оставил в народной памяти Карл Великий; все поражало ее: и гениальная личность императора, и его подвиги, и плеяда тех героев, которые окружали великого государя. По сравнению с последним бледны и ничтожны все следовавшие за ним короли Франции на протяжении значительного периода времени. Жизнь заметно измельчала. О грандиозных военных предприятиях Карла, об его стремлениях вообще, о той правдивости, которая горела немерцающим ореолом над его головой, не было теперь и речи: все это сделалось достоянием истории и поэзии. Страна раздробилась на части; владельцы последних сами превращались в государей; место всенародных массовых предприятий заняли феодальные войны. Они-то и давали богатейший материал для певцов-труверов. Поэмы, воспевавшие эти войны, по своему духу отличались от тех поэм, которые воспевали Карла и его героев. Поэмы, связанные с именем Карла Великого, проникнуты монархическим духом, пронизаны идеей единства. Поэмы феодальной эпохи чужды этому духу и этой идее. Они - аристократичны и носят на себе следы сильно развившегося индивидуализма.
        Кроме "Песни о Роланде", изложению которой мы посвящаем следующий очерк настоящей книги, кроме пересказанной поэмы о Рауле де Камбре, достойны упоминания еще следующие произведения, относящиеся к французскому циклу: Chansons des Loherains, Aimery de Narbonne, Girart de Roussillon.
        Первая из них представляет собой трилогию, в состав которой входят следующие поэмы: Garin de Loherain, Girbert и Anseis. Здесь, как и в "Рауле де Камбре", представлена междоусобная вражда двух крупных феодальных фамилий. В Garin есть характерный эпизод, относящийся к обряду посвящения в рыцарство. Если не смотреть на этот эпизод как на грубую карикатуру, к чему мы, однако, склоняемся скорее, то придется признать, что удары при посвящении в рыцарство могли быть очень чувствительными. Простолюдина Риго посвящают в рыцари и наносят ему требуемый обычаем удар, но удар этот был так силен, что едва не сшиб Риго с ног. Риго так рассердился на это, что схватил свой меч и хотел поразить им барона, посвящавшего его в рыцари. "Что ты делаешь, сумасшедший, - говорят ему. - Ведь это такой обычай!" "Черт бы побрал обычай и того, кто его выдумал!" - отвечал простолюдин, не воспитанный в правилах куртуазии.
        Поэма Aimery de Narbonne открывается прелестной сценой. Карл Великий возвращается из Испании уже после Ронсевальской битвы. Он печален; он вспоминает о тех героях, которые погибли в ней. Вдруг он видит прекрасный город, на стенах которого возвышается двадцать крепких башен. Город расположен вблизи моря между двумя горами. Это - Нарбонна. Она так понравилась Карлу, что он желает непременно овладеть ею прежде, чем вернется в Ахен. Напрасно возражает ему один из почтеннейших и старейших его сотрудников: "Нарбонна непобедима, а люди ваши так устали, что трое мужчин не стоят одной женщины. Что до меня, то я предпочел бы быть теперь в моем Баварском королевстве". Карл стоит на своем, вызывает охотников, но не находит их. Тогда он с горечью вспоминает о Роланде, Оливье и других героях, павших в Ронсевальской битве. "Прекрасный племянник! - восклицает он. - Да смилуется господь над твоей душой! Если бы ты был еще жив, ты взял бы Нарбонну. Погибли все мои верные друзья. Но клянусь Тем, кто родился от Девы, я не покину этой страны, пока будут владеть ею язычники! Ступайте, господа бароны! Я останусь один и когда по возвращении вашем во Францию у вас спросят, где же король Карл, вы ответьте, что оставили его осаждать Нарбонну". Упреки подействовали, герой нашелся. Этот герой и есть Эмери, в честь которого сложена поэма. "Эмери, - говорит Карл, - я даю тебе Нарбонну, бери ее... Но ведь ты был среди моих врагов, когда я воевал с твоим дядей?" "Да, - отвечает Эмери, - тогда я жестоко ненавидел тебя, но с божьей помощью я овладею Нарбонной". И герой поэмы исполнил свое обещание. Основой этой поэмы послужило, вероятно, неизвестное нам историческое событие: дело в том, что в IX веке Нарбонна несколько раз попадала в руки сарацин.
        Поэма о Жераре Руссильонском интересна в том отношении, что дошла до нашего времени в двух видах - на старофранцузском языке и на провансальском наречии. В этой поэме излагаются подвиги и приключения Жерара Руссильонского. Его жена Берта, покорная суровой судьбе, разделяет все невзгоды своего побежденного, разоренного и всеми проклинаемого мужа. Она представляет собой идеал супруги-христианки.
        Поэмы бретонского цикла имеют свой собственный отпечаток: в них сильно развит элемент волшебства и всяких чудес; они проникнуты стремлением к чему-то далекому и таинственному; воображение их авторов не признает никаких границ; мир действительный и сверхъестественный взаимно проникают друг в друга, и взор человека не может схватить той линии, которая их разграничивает. Зародилась эта мистическая поэзия в виду океана, в местностях, прилегающих к нему, где неуловимая и постоянно изменяющаяся черта отделяет сушу от бесконечных водных масс, где туманная линия горизонта скорее сближает, чем разделяет, эти водные массы и воздушные сферы. И в области их поэтического мира та же неопределенность и неуловимость границ между царством неорганическим и органическим, между царством животного и царством человека, между царством человека и миром сверхъестественных существ и явлений. В виду особенного значения поэм бретонского цикла, которые, как мы уже сказали раньше, носят специальное название романов, мы посвящаем им более подробную характеристику в отдельном очерке (см. "Романы Круглого стола").
        Третья большая группа средневековых поэм входит в состав цикла Рима, или античного цикла. Произведения этого цикла не могут возбуждать такого интереса в читателе, как chansons de geste и романы Круглого стола, но они имеют известное значение в культурно-историческом отношении. Их любили в средние века, на них существовал спрос не только во Франции, но и в других странах Западной Европы. Спрос поддерживал их культуру. В этом стремлении к античному миру как бы сказалось смутное сознание своего духовного родства с ним, своей зависимости от него, той зависимости, которая естественно связывает последующие поколения с их предшественниками. Здесь как бы сказывалось сознание того действительного факта, который установлен теперь наукой. Никакие рвы и валы, никакие зубчатые стены не разделяют мира античного и мира нового: граница между ними так же ускользает от нас, как та с каждой новой точкой зрения меняющаяся линия, которая скорее сближает, чем разделяет водные массы океана от воздушных пространств. Античный мир одними своими частями отошел в вечность, другими возродился, как феникс из пламени, к новой жизни, но воспоминания о нем, воспоминания об отошедших в вечность его частях оставались в сердцах и памяти людей и светились в них неугасаемыми, пламенными чертами. В изобилии цитат из античных авторов, в изобилии ссылок на них и на преданья классической поры, которое мы встречаем в произведениях средневековых авторов, следует видеть не столько желание щегольнуть своей ученостью, сколько смутное сознанье, связывавшее с античным миром национальное возникновение европейских народностей и их государств. С другой стороны, как у средневековых летописцев, так и у поэтов, в странных на первый взгляд сближениях, которые они делают между современным им обществом и обществом древнего мира, сказались воспоминания о переселениях европейских народностей с Востока, сказалось смутное сознание родства индоевропейских народов. С этой точки зрения совершенно понятно известие летописца VII века Фредегария Схоластика о том, что первым королем франков был Приам, царь Трои. Понятны и следующие строки, заимствованные нами из Фредегария и касающиеся одной из ветвей, на которые, по его словам, разделились франки: "Пройдя Европу, они заняли с женами и детьми берег Рейна и начали строить недалеко от него город наподобие Трои и назвали его Троей. Работа эта была начата, но осталась неоконченной". Эти сближения делались и другими народами, делались летописцами, а за ними и поэтами. Цезарь, по словам одного исследователя, являлся в глазах средневекового человека римским Карлом Великим, Александр - греческим. Оба они, преобразившись в предтеч франкского героя, бродили, как и он, по свету в сопровождении своих 12-ти пэров, ведя борьбу с сарацинами и водя под различными климатами непобедимые фаланги своих баронов. Средневековье все переделывало на свой лад. Черпая из источника древности, трувер не выходил за пределы современных традиций. В XII веке почти все европейские нации отыскивали своих предков среди древних греков, троянцев или римлян. Наиболее оспаривалось происхождение троянское. Особенно прославился из труверов, слагавших поэмы античного цикла, Бенуа де Сент-Мор (Benoist de Sainte-More), трувер XII века. Он написал роман о Трое (Roman de Troie) и, вероятно, роман об Энее (Roman d'Eneas). Для ознакомления с произведениями этого типа обратимся к первой из двух упомянутых поэм. Вся эта поэма построена по образцу "Илиады", но обнимает более обширный период времени: вначале кратко сообщается история аргонавтов, а последние 2680 стихов посвящены описанию тех возвращений из Трои греческих предводителей, которые были воспеты кикликами. Троя Бенуа Сент-Мора опоясана зубчатыми стенами с башнями и "щетинится" колокольнями; над ней господствует главная городская башня (maitre donjon d'Ilion). Одним словом, она изображается совершенно средневековым городом. Царь Приам - сюзеренный король наподобие средневековых королей в Западной Европе. Он созывает по большим праздникам своих баронов и держит парламент в главной городской башне. Жрец Калхас изображен средневековым епископом, в ведении которого находится множество богатых аббатств. Послушные ему жители Трои постятся, чтобы почтить души павших в битве воинов. Когда между неприятелями устанавливается перемирие и является необходимость скрепить его прочной клятвой, на поле битвы, на место, расположенное между обоими лагерями, приносятся мощи и различные реликвии. Герои - самые заурядные бароны, высокие, толстые, прожорливые, жестокие, большие бахвалы и любят плутовать в игре. Таковы они в своей компании, но перед дамами обнаруживают большую галантность. У каждого их них есть своя дама сердца. Курьезнее всего то, что поэтом изменены роли Гектора и Ахилла: непобедимый Ахилл, бичуемый самыми суровыми эпитетами, почти повсюду побеждается троянским героем. Французские исследователи указывают на это только как на путаницу. Позволим себе высказать в качестве беспристрастного наблюдателя несколько иное мнение. Нам кажется, что здесь мы имеем дело не с путаницей, а с намеренным, тенденциозным искажением древности для удовлетворения национального самолюбия. Ведь франки - те же троянцы; мыслимо ли, чтобы их побеждали греки? Не забудьте при этом, как относились тогда к Византии, к современным грекам: лучшим выражением этого отношения служит завоевание Византии крестоносцами в начале ХШ века. С предлагаемой нами точки зрения становится совершенно понятным и то превращение, который совершил трувер с Парисом. Припомним слова, с которыми Гектор обращается в "Илиаде" к своему брату Парису: Горе-Парис, женолюбец, прекрасным лицом обольститель! Лучше бы ты не родился на свет и погиб, не женившись! Так бы хотел я, и так несомненно полезнее было 6, Чем оставаться позором, всему ненавистным народу. Верно, ахейцы прекрасноволосые громко смеются. Храбрым бойцом показался ты им, оттого, что прекрасен Вид у тебя, - но в душе твоей крепости нет и отваги...* (* Илиада, п. III, с. 39-45, перевод Минского).
        У нашего же трувера Парис превращается в доблестного и бесстрашного воина не вследствие путаницы, а по другой, указанной нами, причине. В той же поэме герои разъезжают на арагонских и арабских конях. Одним словом, и эти поэмы, как chansons de geste, могут считаться зеркалом, в котором отразилась феодальная Европа. Прибавьте к этому еще одну особенность, характеризующую поэмы труверов на античные темы: эти поэмы подверглись сильному влиянию романов Круглого стола с их чародеями, феями и чудесами всякого рода.
        Если античные герои, преломившись сквозь призму труверов, превратились в феодальных баронов, с античными дамами произошло то же самое. Они терзаются любовью, как терзались ею средневековые дамы. Дидона в поэме об Энее не находит успокоения и под покровом ночи, и на своей постели: она переворачивается с боку на бок, вздыхает, мечется, зевает, обнимает свое покрывало, покрывает тысячью поцелуев свою подушку и все это делает из любви к своему рыцарю. Лавиния, находящаяся в городе, который осажден Энеем, пускает с высоты башни стрелу с письмом по адресу прекрасного предводителя врагов. И Эней, и Лавиния в самом разгаре приступа делают друг другу глазки, посылают друг другу воздушные поцелуи, при этом интересно представить себе, что Эней стоит во рву, а Лавиния смотрит на битву с башни.
        В поэме о Фивах (Roman de Thebes), написанной под влиянием "Фиваиды" Стация, неизвестный трувер XII века говорит о мессах, псалтирях, духовных лицах и процессиях; здесь герои не только постятся, но даже носят власяницу.
        Если в поэмах об Энее и Фивах видна зависимость от "Энеиды" и "Фиваиды", то в романе о Цезаре (Roman de Cesar) легко усмотреть подражание, и даже очень близкое, поэме Лукана "Фарсалия".
        Все поэмы этого типа страдают растянутостью и способны нагнать скуку; в них нет и искры того жара, которым пылают chansons de geste. Одна из поэм античного цикла составляет в этом отношении исключение, так как в ней есть несколько мест, жар и воинственный тон которых напоминает поэмы французского цикла. Это поэма "Александр", написанная двумя труверами XII века, Ламбертом Ли-Куртом и его продолжателем Александром де Берне.
        Личность Александра была во вкусе феодального общества. Он представлял собой, с его точки зрения, тип странствующего рыцаря. Он храбр, благороден, щедр; странствуя по различным землям, он покоряет их; всюду он впереди всех и один вбегает в осаждаемый им город; ему как будто было не чуждо и средневековое служение дамам, - в угоду одной из них он сжигает целый город. К принцессам, которые попались к нему в плен, он относится с рыцарским благородством, и враждебный ему царь не может не благодарить его. В личности Александра было так много привлекательного, его похождения были так заманчивы, что легенда сразу же овладела им и стала причудливо обвиваться вокруг него. Цветы легенды бросаются в глаза уже у историков Александра, Арриана и Квинта Курция, пышно расцветают они в биографии Александра, написанной Плутархом. Все легенды об Александре были старательно собираемы византийскими хронистами и персидскими поэтами. Появлялись специальные сочинения о путешествиях Александра. Из Византии все эти легенды проникли в книгохранилища и школы Западной Европы. Если укажем еще на поэму "Александриду", написанную в XII веке латинскими стихами Готье Шатильоном, каноником города Турне, перед нами сгруппируются главнейшие источники, из которых почерпали материал для своих песен труверы.
        В поэме об Александре описываются, как и у Плутарха, те предсказания, которые указывали на рождение Александра Великого. Затем следует подробное описание его воспитания и обучения: он изучает еврейский, греческий, латинский, халдейский языки, право, геометрию, физику и астрономию, одним словом - trivium и quadrivium средневековых школ с присоединением восточных языков, которые обратили на себя внимание со времен крестовых походов. Его красавица-мать владеет замком и, как феодальная дама, любит пение, аккорды виолы и симфонию. Александр обучается куртуазии, танцам, игре на арфе и лире, поет баллады. Достигнув надлежащего возраста, он, совершенно как средневековый барон, посвящается в рыцари и вступает таким образом в настоящую жизнь. Аристотель советует ему избрать себе 12 перов, которые могли бы предводительствовать частями его войска и делить с ним невзгоды и славу военных предприятий. Совет Аристотеля исполнен, и Александр начинает совершать военные подвиги, ставшие для него жизненной потребностью. Совершив свое первое завоевание, Александр распределяет между баронами покоренную землю, отдавая им ее участки в ленное владение. Когда они подошли к Тиру, то были изумлены, не исключая и самого Александра, многочисленностью неприятельских рыцарей, покрывавших его стены. Но греки, ведь это были исключительно греки, предводимые пэрами Александра, не устрашились их. Прежде чем брать город приступом, Александр потребовал от его защитников добровольной сдачи. "Если вы, - заявил он, - не сдадите мне его до солнечного заката, я сожгу вас пламенным огнем".
        Конец поэмы представляет сплошную сеть легенд; они вьются и переплетаются между собой, как лиана тропических лесов. Преследуя бегущего от него царя персов, Александр вступает в какую-то волшебную, таинственную область: тут и различные чудовища, и сирены, и пророчествующие деревья, и говорящие птицы, и силы магии во всех ее проявлениях. Он встречает, например, такую страну, где женщины зарываются на зиму в землю, чтобы снова появиться на ее поверхности, как белые цветы, в обновленной красе при возрождении лета.

        Все эти чудесные подробности о далеких странах таинственного Востока приобрели со времени крестовых походов особенный, так сказать, современный интерес. И немудрено: совершалось великое дело, завязывался союз между Западом и Азией, зарождались великие результаты на пользу человеческой культуры. Несмотря на все преграды, на все ужасы, европеец проник туда, как проник Зигфрид сквозь то магическое пламя, которым окружил Вотан свою любимую дочь, валькирию Брунегильду.
        Умирая в Вавилоне, Александр успел вопреки указаниям истории разделить мир между своими полководцами. Завещая им свои завоевания (а на западе, по рассказу трувера, в их область вошла и Италия), Александр наказывает своим паладинам завоевать еще Францию с ее столицей, Парижем. Завоевать ее, конечно, нелегко: она - царица мира; никакой народ не может сравняться силами с тем народом, который ее населяет. Покорив Францию, уже не так трудно будет завоевать Нормандию, Шотландию и Ирландию. Таким образом, и здесь мы встречаемся с тем же национальным самомнением, следы которого подмечали и раньше. Сделав завещание, герой уже не в силах более сказать ни слова: его глаза смежаются, а святые небожители уносят его душу, которая выходит из уст в место вечного пребывания. Бароны Александра так сильно выражают свою печаль по поводу его кончины, что если бы загрохотало небо под громовыми ударами, последних не было бы слышно.
        Поэма заканчивается следующими словами: "Король, желающий управлять своим королевством по справедливости, и герцоги, и графы, имеющие в своем обладании земли, все они должны прослушать (поэму) о жизни Александра. Если бы он был христианином, не было бы столь хорошего (государя), как он. Не бывало короля более отважного и более искусного в речи. С тех пор, как он умер, еще не видали такого человека, который был бы равен ему. Довольно с вас этого, (хотя) можно было бы долго рассказывать; я не скажу об этом более ничего, так как мой сюжет подходит к концу".
        Таковы в общих чертах содержание и характер поэзии труверов, их эпических произведений. Что касается их лирики, мы не станем останавливаться здесь на ее рассмотрении после того, как подробно ознакомились с лирикой французского юга. Отметим только несколько интересных черт из бытовой жизни французского средневековья. Объектом лирических песен является, конечно, женщина. Как же отразилась она, как отразилась ее доля в лирических произведениях труверов? Мы ответим на этот вопрос несколькими примерами. Одна красавица-дочь не желает выйти замуж за жениха, избранного для нее родителями, и грозится даже наложить на себя руки, если ее выдадут за кого-нибудь другого, кроме любимого ею человека. Тронутая состраданием мать призывает этого избранника и устраивает брак своей дочери. Если избранник окажется в самом деле хорошим мужем, его смерть будет никогда неизгладимым несчастьем для его жены. Одна из таких жен, услышав от оруженосца о смерти своего мужа, принимает иноческий чин.
        Но далеко не всегда устраивалась жизнь девушки по ее желанию. Прекрасная Изабелла, которую родители выдают замуж за ненавистного ей человека, умирает от скорби и волнения, увидев своего возлюбленного, вернувшегося из крестового похода, куда загнало его отчаяние. Как бы инстинктивно сознавая всю важность брака, женщина дорожит человеком, ею любимым, боится потерять его и употребляет все усилия, чтобы примириться с ним и оправдаться перед ним, если гнев любимого человека был вызван клеветой, пущенной на ее счет. Непреклонная любовь девушки готова идти навстречу всяким неприятностям, она объявляет войну чувству кровного родства, готова бросить родительский кров, чтобы соединиться с любимым ею существом. При таких побегах, при смелых похищениях женщина очень часто играла даже первенствующую роль. Если за девушку бьются на турнире ее страстные искатели, она вся впивается в это зрелище, смотря на него из своего окошка, и побуждает своего избранника и словами, и жестами, не думая о том, что скажет на это свет. Прекрасная женщина, выводимая труверами в песнях любви, изображается ими преимущественно в следующих положениях: она или сидит за пряжей в своей комнате, или читает у раскрытого окна и мечтает о своем друге, или стоит под зеленой оливой на зеленой траве или в саду у маленького источника; порой ее белокурая головка выставляется из-за каменного зубца стены. Если головка эта чересчур своенравна и упряма, ей живется нелегко: отцы не только били своих дочерей, но и запирали их в замковые башни.
        Кроме песен любви, труверы слагали и пасторали, и сирвенты, и произведения других видов, так пышно развернувшихся в южной Франции. Юг Франции оказал сильное влияние на эту сторону поэтической деятельности труверов, чтобы там ни говорили некоторые из французских исследователей об ее оригинальности. Труверы - эпики по преимуществу; от самой их лирики отдает эпосом; эпос - их царство; каждый из них мог бы смело сказать словами лермонтовского Демона: "Здесь я люблю, здесь я владею".
        Но поэзия, которой они так усердно, так пламенно служили, достигнув своего апогея, стала быстро клониться к закату. Первые признаки этого упадка замечаются уже с половины XIII столетия, следующие же два века были эпохой ее умирания. Совершалось вполне естественное, а потому и неизбежное явление. Средневековый рыцарский эпос был верным отражением тогдашней жизни во всех ее проявлениях: она его породила, она и питала его. Но средневековая жизнь, теряя под собой свои устои, все более и более видоизменялась, пока не переродилась, наконец, в нечто совсем новое. На первый план выдвинулись новые идеи, нравы, чувствования. Между ними и старой поэзией обнаружилось резкое противоречие, и новое время требовало новых песен. Старые песни сначала слушались по привычке, пока не сделались совершенно чуждыми новым поколениям; к ним относились просто холодно, а потом стали и смеяться над ними, как смеются молоденькие модницы над обветшалыми костюмами их добрых прабабушек: явление и грустное, и неизбежное, и желанное. Новые представители рода героев рыцарской поэзии все более и более мельчали, превращаясь в каких-то чудаков. И здесь, как в жизни, совершалась дегенерация. Последний отпрыск этого древнего и в свое время славного рода давно уже умер, приобретя всемирную, хотя и печальную славу. На его могильном камне была начертана следующая эпитафия: "Здесь лежит прах бесстрашного идальго, которого не могла ужаснуть сама смерть, раскрывая перед ним двери гроба. Не страшась ничего в этом мире, который ему суждено было удивить и ужаснуть, он жил, как безумец, и умер, как мудрец"* (* По переводу Карелина, т. 2, с. 543). Кто же из вас не знает его? Это - наш старый взаимный друг, Дон Кихот Ламанчский.

Труверы и их поэзия
Песнь о Роланде
Рютбеф
Романы Круглого стола

Вернуться к оглавлению книги