Т. Ливанова

Эпоха Возрождения
Музыкальная культура эпохи.
Жоскен Депре и судьбы нидерландской школы

Глава из книги "История западноевропейской музыки до 1789 года: Учебник" в 2-х тт. Т. 1
М., Музыка, 1983 (с. 170-193)

        В Италии первая треть XVI века была периодом Высокого Ренессанса, когда изобразительные искусства достигли небывалого совершенства и творческого подъема в великих произведениях Леонардо да Винчи, Рафаэля, Микеланджело. Художественная атмосфера, вне сомнений, возымела значение и для музыкальной культуры Италии, а также благотворно подействовала на иностранных мастеров, которые в изобилии появлялись в итальянских капеллах. Вместе с тем в музыкальном творчестве самих итальянцев высшие достижения XVI века были еще впереди, их Высокий Ренессанс осуществился несколько позднее, в иной исторической обстановке, более сложной и противоречивой.
        Эпоха Ренессанса наступила и во Франции в XVI веке, что хорошо известно по опыту ее литературы и явлениям изобразительного искусства и что также нашло свое выражение в расцвете французской полифонической песни, отличной по своему духу и стилю от образцов XIV-XV веков.
        В музыкальной культуре Германии признаки и тенденции эпохи Возрождения наиболее отчетливо проявились в связи с движением Реформации, с борьбой против устарелых традиций церковного искусства и стремлением приблизить его к пониманию и музыкальным навыкам широких кругов. Фигур подобных Дюреру немецкая музыка тогда еще не дала, но обновление полифонической традиции за счет национальных истоков и обращение к народу на понятном ему языке стало важной основой для дальнейшего расцвета искусства вплоть до вершины его в творчестве Баха.
        Своеобразное выражение эпоха Ренессанса получила, с одной стороны, в Испании, с другой - в Англии - при всем различии исторической обстановки и художественных традиций в этих странах. Сказались черты и тенденции Возрождения в музыкальном искусстве чешских и польских мастеров полифонии, хотя Чехия переживала как раз очень трудную полосу своей истории и именно гусистские напевы, созданные еще в XV веке, стали знаменем ее борьбы с поработителями.
        Прошло уже достаточно времени, чтобы влияние ренессансного гуманизма распространилось так или иначе помимо Италии и в других странах Европы. Во многих европейских центрах в XVI веке сложилась просвещенная среда, в которой преобладали художественные интересы, увлечение античностью, ее памятниками и эстетическими воззрениями, стремление участвовать в устройстве театральных спектаклей и музыкальных праздников, воздействовать на развитие театра и музыки согласно новым идеалам эпохи. В Италии деятельность академий, впервые основанных еще в XV веке и возникавших далее в XVI и начале XVII века, активизация кругов гуманистов, группирующихся при дворах, очень способствовали обострению эстетической мысли, росту сознательного, критического отношения к явлениям искусства и его направлениям. Все более горячо и заинтересованно обсуждались на протяжении XVI века проблемы современной музыки, что привело в итоге столетия к пересмотру многих оценок и созданию "драмы на музыке", в принципе противопоставляемой всевластной полифонической традиции. Даже политические потрясения (изгнание Медичи из Флоренции в 1494 году), войны, разгром Рима немецкими ландскнехтами в 1527 году не отвлекли в конечном счете гуманистическую среду от вопросов искусства.
        Бальдасаре Кастильоне в своем известном трактате "О придворном" (второе десятилетие XVI века) вкладывает в уста некоего графа такие слова: "... меня не удовлетворяет придворный человек, если он не музыкант, не умеет читать музыку с листа и ничего не знает о разных инструментах, ибо, если хорошенько подумать, нельзя найти более почтенного и похвального отдыха от трудов и лекарства для больных душ, чем музыка. В особенности необходима музыка при дворах, так как, кроме развлечения от скуки, она много дает для удовольствия дам, души которых, нежные и мягкие, легко проникаются гармонией и исполняются нежности" (Цит. по изд.: Музыкальная эстетика западноевропейского средневековья и Возрождения. М., 1966, с. 522). Дальше идет речь о том, какая именно музыка прекрасна: та, которая поется с листа уверенно и в хорошей манере, пение соло под виолу, игра на клавишных или на четырех смычковых инструментах и т. д. Нигде, однако, не восхваляет Кастильоне хоровую полифоническую музыку, считая, очевидно, что она имеет по преимуществу только специальное назначение - в церкви, на официальных торжествах.
        Во Франции проблемы музыкального искусства, в тесной связи с поэзией, горячо обсуждаются в кругу академии Антуана Баифа (1570-е годы), где содружество поэтов во главе с Ронсаром и музыкантов приходит к своего рода реформе музыкальной декламации по образцу древних. Реформация в Германии побуждает именно ее деятелей во главе с Лютером высказывать свои суждения в этой связи.
        Огромное значение для распространения музыкальных произведений в разных странах имело изобретение нотопечатания и выпуск нотных изданий с первых же лет XVI века. Оттавиано Петруччи в Италии начинает издавать мессы Жоскена Депре (1502), Обрехта (1503), затем и сочинения других современников. Первым же образцовым его нотным изданием стало собрание chansons под названием "Harmoniae musices Odhecaton". В него вошли, в частности, различные авторские обработки одних и тех же песен (например, "Fors settlement"), в том числе работы Бюнуа, Обрехта, Пьера де Ла Рю, Агриколы, Гизелена. В дальнейшем Петруччи выпустил целый ряд сборников итальянских многоголосных песен - фроттол, получивших широкое распространение в обществе. Крупными нотоиздателями своего времени стали также Оттавиано Скотто и Антонио Гардане в Венеции, Пьер Аттеньян в Париже, Тильман Сузато в Антверпене. Плодотворный обмен опытом, столь характерный для музыкантов эпохи Возрождения, все ширился и способствовал более глубокому и аналитичному проникновению композиторов в создания своих коллег. И разумеется, творческая деятельность музыкантов получила более широкую известность в обществе.
        Большие успехи одерживает наука о музыке в XV-XVI веках. Среди ранних печатных изданий выделяются музыкально-теоретические труды нидерландского композитора и ученого Иоганна Тинкториса, испанского теоретика Рамиса ди Пареха, швейцарского немца Глареана и других музыкальных писателей. Учение о ладах, популяризация музыкальных знаний, суждения о крупнейших композиторах того времени и о ходе музыкального развития в XV-XVI веках, пробуждающийся интерес к особенностям народного искусства (в дальнейшем и обсуждение проблем музыкального исполнительства) - такова проблематика музыкальной науки с конца XV и на протяжении XVI столетия. (Оставляем пока в стороне все, что касается ее итогов к концу XVI века).
        В труде Рамиса ди Пареха ("Практическая музыка", 1482) были высказаны прогрессивные взгляды на учение о ладах и о консонансах. Опираясь не на теоретическую традицию, а на музыкальную практику, он противопоставил средневековой системе шестиступенных звукорядов (гексахордов) восьмиступенную мажорную гамму, а старинным представлениям о консонансах октавы и квинты - утверждения о консонантности терции и сексты, широко входящих в Современное ему многоголосие. Трактат этого испанского ученого музыканта, работавшего в Болонье, вызвал ожесточенные нападки со стороны консервативных итальянских теоретиков и породил длительную полемику.
        Иоганн Тинкторис способствовал музыкальному просвещению, выпустив около 1472 года свой "Определитель музыкальных терминов", и проявил живой интерес к судьбам нидерландской школы, к творчеству Дюфаи, Окегема, Бюнуа, затронув также значение для них Данстейбла - в своей "Книге об искусстве контрапункта" (1477). Как и Пареха, он стремился судить об искусстве и его теории в прочной опоре на практику - характерное знамение времени!
        Всесторонне образованный, обладавший широким кругозором, немецкий ученый швейцарского происхождения Генрих Лорити из Гларуса, называвший себя Глареаном, высказал в трактате "Двенадцатиструнник" (1547) передовые эстетические суждения о музыке, обосновал существование сверх средневековой системы еще ионийского и эолийского ладов (практически - мажора и минора) и сообщил немало сведений о современных ему композиторах, о путях нидерландской школы, в частности о Жоскене Депре, оценив по достоинству лучшие достижения музыкального искусства XV и XVI веков. Франсиско Салинас, испанский композитор, органист, ученый, знаток античности, крепко связанный также с Италией, в семи книгах "О музыке" (1577) помимо обсуждения ряда теоретических вопросов (классификация музыки, античные лады, проблемы ритма в свете наследия античности) попутно привлек великое множество сведений об испанской (отчасти итальянской) народной музыке, привел в изобилии нотные примеры, широко черпая материал из современного ему быта. Это последнее делает труд Салинаса уникальным для своего времени и бесценным для истории.
        Итак, подъем музыкального искусства на общей почве Ренессанса продолжается в XVI веке, захватывая одну за другой страны Западной Европы. Возникают новые творческие направления, по преимуществу светской ориентации. Рождаются новые жанры, всецело характерные для эпохи. Не только расцвет музыкального творчества, но и сама общественная атмосфера, в которой существует и развивается искусство, не только музыкальная практика, но и теория побуждают говорить о сложении музыкальной культуры Ренессанса.
        Первые бесспорные признаки Ренессанса в наше время обычно усматривают в творчестве Жоскена Депре. "Никто больше его не выражал в песнях с большей силой настроение души, никто не начинал более удачно, никто не мог соперничать с ним в отношении изящества и прелести..." - утверждал его младший современник в 1547 году (Глареан. Двенадцатиструнник. - Цит. по изд.: Музыкальная эстетика западноевропейского средневековья и Возрождения, с. 408-409). Искусство Жоскена в середине XVI века признавалось совершенным: оно удовлетворяло эстетическому идеалу времени. Вместе с тем Жоскен всеми своими художественными корнями связан с предшествующим столетием, с традициями нидерландской школы, с характерными для нее жанрами и системой композиционных приемов. Он во многих отношениях продолжает дело Дюфаи, Окегема, Обрехта и других мастеров их поколений. Он и не помышляет отрекаться от сложных и сложнейших основ их мастерства, даже еще усложняет его и совершенствует. И все-таки он как бы переходит историческую грань и оказывается за пределами раннего Ренессанса. Техника уже не владеет им. Он овладел ею настолько, что она стала почти неощутимой. Не только современники Жоскена, но и мы ощущаем прежде всего в его музыке ее выразительность и красоту, вместе с удивительным прояснением стиля. Если он еще не достигает и не может достичь полной индивидуализации образности (она наметится лишь к концу XVI века), то в проявлениях лирического чувства он несомненно превзошел и Окегема, и Обрехта, в известной мере приблизившись к Дюфаи, но на новом художественном уровне.
        Жоскену свойственно удивительное равновесие при большом расширении сферы образности и высоком духовном тонусе. Правда, тому же Глареану казалось, что ему не хватало чувства меры, что "он не так умерял излишества бьющего через край гения, как это бы следовало". Однако суждения такого рода естественно возникали при сравнении музыки Жоскена с творчеством его ближайших предшественников, особенно Окегема, и объяснялись углублением выразительности от Окегема - к Жоскену. Что касается соотношения Жоскен - Обрехт, то оно несколько иное. Обрехт был смелым художником, и для него характерны своего рода прорывы от "чистой полифонии" типа Окегема в новые сферы стилистики, которые оказались важны и для Жоскена. Но у Обрехта еще не было художественного равновесия: его главная привлекательность заключается как раз в дерзких выходах из принятых норм полифонического письма. Жоскен сглаживает эти смелости и выравнивает стиль полифонии, одновременно обогащая его.
        В сравнении с другими композиторами XVI века в Италии, Франции, Германии, Испании, Англии Жоскен Депре - более ранний представитель своей эпохи. Он не только крепче других связан с традициями XV века, но и полностью сложился как художник в его пределах. Возможно, что Жоскен был старше Обрехта лет на десять; в лучшем случае они могли быть ровесниками. Дата и место рождения Жоскена не установлены. Предполагают, что он родился около 1440 года, по-видимому в Пикардии, в графстве Вермандуа, скорее всего в его столице Сен Кентине (неподалеку от Камбрэ). Во всяком случае, музыкальные занятия Жоскена начались в церковном хоре Сен Кентина. В очень молодые годы Жоскен, как и многие его соотечественники, отправился в Италию. В 1459 году мы находим его уже в составе соборной капеллы в Милане. В те годы она была совсем небольшой: 7 певцов и органист. Жоскен оказался единственным северянином среди своих коллег. У него был бас. Участвуя в работе такого ансамбля (его трудно даже назвать хором!), он мог вслушиваться во многие полифонические сочинения, следить за ходом каждого из голосов, ведя партию баса как гармонической основы целого. Известно, что Жоскен не раз прерывал свою службу в капелле на протяжении 1460-х годов: быть может, отлучался куда-либо, ездил на родину, хворал.
        С 1474 года Жоскен находился на службе при дворе герцога Галеаццо Мария Сфорца в Милане, где общался с выдающимися музыкантами. Дворцовая капелла состояла тогда из двух частей: певческой (21 певец) и камерной (13 человек). Музыканты герцога участвовали в пышных церковно-придворных празднествах, и сам он придавал большое значение организации капеллы. По его поручению Гаспар ван Веербеке ездил в Пикардию и Фландрию, откуда были затем привезены в Милан певцы. Среди инструменталистов тоже оказалось немало иностранцев - немцев, нидерландцев. Жоскен застал в капелле герцога Александра Агриколу; затем туда вошли Л. Компер и И. Мартини, некоторые французы, итальянцы и испанцы. Как видим, в составе капеллы находились крупные композиторы нидерландской школы. После убийства герцога в 1476 году Жоскен еще оставался на службе двора.
        В годы 1486 - 1499 Жоскен был членом папской капеллы в Риме. В нее входило тогда 18-20 певцов, среди них известные композиторы-полифонисты - тот же Веербеке, Марбрианус де Орто, И. Стокем, Б. Вакейра. Таким образом, и здесь Жоскен находился в избранном кругу мастеров полифонии.
        Работал также Жоскен у кардинала Асканио Сфорца, в доме которого подружился с поэтом Серафино де Чиминелли дель Аквиа и затем вошел в круг видных гуманистов, среди которых был Пьетро Аретино.
        В дальнейшем Жоскен был связан с двором французского короля. Глареан рассказывает несколько историй об отношениях композитора с Людовиком XII, который очень ценил его, тогда как Жоскен не стеснялся остроумно посмеиваться над его скупостью, ложными обещаниями и полной немузыкальностью. Это могло бы остаться в сфере исторических анекдотов, но сохранились сочинения Жоскена, запечатлевшие его остроты в музыке.
        Известно также, что одновременно Жоскен набирал во Фландрии певцов для двора Эрколе д’Эсте, а с 1503 года стал "маэстро ди капелла" у герцога в Ферраре. Тогда же он принимал участие в деятельности местной соборной капеллы и участвовал, среди других музыкантов, в театральных представлениях при дворе. В Ферраре он имел возможность встречаться с молодым Ариосто. Одна из месс Жоскена была посвящена герцогу и стала известна под названием "Hercules Dux Ferrarie".
        Жоскену вообще не раз приходилось создавать крупные произведения "на случай", что способствовало упрочению его известности. В 1493 году состоялась свадьба Максимилиана I с Бьянкой Марией Сфорца; к этому празднеству были созданы мессы Жоскена "Una musque de Buseaya" и "Faisant regretz". Для короля Испании Филиппа Красивого месса, ранее посвященная феррарскому герцогу, превратилась в мессу "Philippus rex Castillie". На смерть Людовика XII Жоскен написал торжественную траурную музыку и т. д.
        Поздние годы жизни Жоскена прошли в Конде. Он принял духовный сан. И хотя пользовался повсюду огромным авторитетом, был прославлен современниками, дата его кончины в Конде-сюр-Эско не установлена. Она будто бы была на надгробии (27 августа 1521 года), но не сохранилась. По свидетельству же Эразма Роттердамского, Жоскен умер в 1524 году. Так или иначе ему было, по-видимому, около восьмидесяти лет, может быть немного больше.
        Творческая жизнь Жоскена совпадает с периодом Высокого Ренессанса в Италии. Он принадлежал примерно к поколению Леонардо да Винчи, при нем появлялись одно за другим крупнейшие произведения лучших итальянских живописцев и скульпторов. Он был также старшим современником Дюрера и Босха, о которых мог узнать у себя на родине. По духу он во многом близок итальянскому искусству своего времени, с его живым и возвышенным представлением о человеке, культом красоты и стремлением к гармонии целого. Но в сравнении с итальянскими художниками начала XVI века Жоскен все же мастер иной по своим традициям: специфическая виртуозность техники, достигнутая усилиями нескольких поколений, не утрачивает для него своего значения и даже особого интереса, как бы он над ней ни властвовал. Связь с прошлым у него выражена сильнее, резче, чем у итальянцев того же времени - в принципах полифонического письма, в традиционности жанров. Тем удивительнее, однако, выступает его новаторство.
        Для Жоскена все традиционные музыкальные жанры были равно интересны. У него - 20 полных месс (и 6 отдельных их частей), 98 мотетов и других духовных сочинений и более 60 песен. Некоторые вокальные произведения его публиковались в Италии среди фроттол, поскольку были близки этому более простому жанру. Сохранилось также 10, по-видимому, инструментальных пьес Жоскена для трех - шести голосов (без обозначения инструментов): "La Spagne", "L’homme arme", Фантазия и т. д. Кроме того, ему неверно приписывалось еще значительное количество крупных сочинений (в том числе 8 месс и 27 мотетов) и до сих пор остается ряд спорных.
        В отличие от композиторов XV века Жоскен с 1502 года имел возможность публиковать свои произведения: то были вообще первые опыты нотопечатания. Оттавиано Петруччи издал три книги его месс в 1502, 1505, 1514 годах, то есть еще при жизни композитора. Публиковались сочинения Жоскена у Пьера Аттеньяна в Париже, Тильмана Сузато в Антверпене, входили в многочисленные смешанные сборники, приумножая славу автора.
        Среди месс Жоскена, как и повсюду у него, преобладают четырехголосные: их 14 - при двух пятиголосных и четырех шестиголосных. Более половины месс написаны на темы песен: Окегема ("Malheur me bat", "Dung aultre amer"), Брумеля ("Mater Patris"), P. Мортона ("Nauray je jamais mieuis" - в Mecce "Di dadi"), X. Гизегема ("Allez regretz"), У. Фрай ("Tout a par moy" в мессе "Faisant regretz"), а также анонимных ("L’homme arme" - две мессы, "Lami Baudichon", "Fortuna desperata", "Una musque de Buseaya"). В пяти произведениях использованы мелодии: антифона ("Da pacem"), интроита ("Gaudeamus"), духовных гимнов ("Ave Maria stella", "Pange lingua"). Две мессы, свободные от заимствованных мелодий, являются каноническими.
        В отношении к первоисточникам разного рода композитор не придерживался какого-либо одного принципа и испытывал все мыслимые в то время возможности их обработки, переработки и творческого развития. В крупных полифонических произведениях Жоскена как бы сконцентрирован в этом смысле весь опыт нидерландской школы - от уже давней техники сочинения на cantus firmus, затем расчленения его мелодии и более свободной ее обработки, вплоть до "врастания" в ткань многоголосия, - к созданию мессы на основе многоголосного же произведения (chanson или другого жанра), творчески переосмысленного в новом целом. Исследователи нашего времени различают мессы-парафразы, написанные на основе обработки мелодии "первоисточника" (не в качестве простого cantus firmus’a), - и мессы-пародии, в которых перерабатывается та или иная малая многоголосная композиция (См.: Евдокимова Ю. История, эстетика и техника месс-пародий XV- XVI веков. - В кн.: Историко-теоретические вопросы западноевропейской музыки, с. 6-31). Это уместно разъяснить как раз в связи с творчеством Жоскена: хотя у его предшественников уже намечался весь круг названных приемов, именно у него месса-пародия выходит на важный план и наиболее полно представляет его творческую личность.
        К числу месс-пародий у Жоскена относятся: "Allez regetz", "Fortuna desperata", "Malheur me bat" и "Mater Patris". Три из них имеют в основе светские трехголосные песни, а последняя, четвертая - трехголосную же духовную песню Брумеля. По заключению исследователей, ранняя техника месс-пародий представлена в первом названном произведении. Месса "Fortuna desperata" опирается на три разные редакции песни: трехголосную и четырехголосную с итальянским текстом и четырехголосную. "Fortune esperee" с французским текстом. Три голоса песни служат материалом для свободной и разносторонней обработки в различных частях мессы. Даже в пределах Kyrie проходят начало песни (им открывается месса - в верхнем голосе), отрывок из среднего ее голоса и затем средний голос - в теноре мессы. В дальнейшем начала частей и разделов мессы вновь и вновь напоминают о первой фразе песни, как о своего рода заглавии. Верхний голос песни появляется в Credo, в басу Agnus I и некоторых других разделах мессы. Нижний голос первоисточника звучит в Sanctus. Более всего используется материал среднего голоса песни, особенно в крайних частях цикла.
        Вместе с тем отнюдь не эти особенности композиции производят главное художественное впечатление. Жоскен внимателен к словесному тексту мессы, он дает ощутить значение слов "... miserere nobis", "Crucifixus", "... passus et sepultus est". Он широко пользуется имитационными приемами развития, внутренним варьированием в малых пределах (мелодии, построения), сочетает глубокую полифоническую разработку с ясностью гармонии и четкостью членений многоголосной ткани, проявляет большой интерес к остинатности в широком и разностороннем ее понимании. После долгого накопления соответствующих композиционных приемов у предшественников Жоскен достигает нового уровня формообразования в полифоническом целом, причем собственно полифоническое мастерство с его высокой виртуозностью (углубление имитационного и канонического начал) проникается такими факторами, как повторность, секвенционность и остинатность (зачастую вкупе с секвенциями и имитациями). То, что уже смело прорывалось у Обрехта, становится важной движущей силой у Жоскена, вне которой немыслимо его зрелое искусство.
        Новая совокупность приемов развития и формообразования создает основу для более определенной и выдержанной образности тех или иных частей, разделов, крупных фрагментов произведения. К внутренне-вариационному развертыванию мелодики, к имитационно-каноническому развитию многоголосия присоединяются теперь и новые возможности продвигаться вперед, сохраняя избранный тип фактуры и общего склада - путем секвенцирования, частичной повторности и многосторонней остинатностн. Это очень оживляет звучание, способствует выпуклости мелких построений и несомненной завершенности фрагмента в целом.
        В какой связи все это стоит с принципом мессы-пародии? Помимо того, что у композитора-полифониста (не только Жоскена) естественен интерес к широкой, так сказать, разветвленной форме разработки первоисточника, перед ним возникает значительно большая свобода для проявления творческой инициативы, для испытания всей системы обогащенных выразительных средств и приемов. Он может избирать тот или иной голос оригинала, членить его на отрезки, снимать, сокращать или дополнять, проводить в разных голосах и т. д. Это сложно - но это и гибко.
        С большой тщательностью проанализировал советский исследователь мессу-пародию Жоскена "Malheur me bat" - также зрелый образец этого рода композиции (См.: Пелецис Г. Месса Жоскена Депре "Malheur me bat" (к вопросу о технике сочинения на cantus firmus). - В кн.: Теоретические наблюдения над историей музыки, с. 54-77). В частях мессы использован полностью весь материал трехголосной песни, причем композитор подверг его своей переработке: в ряде случаев расчленил по-разному, выделил, например, отдельные небольшие построения и сгруппировал их парами цепочкой (в Gloria), частично дал внутри пар в увеличении (в Credo, в Agnus III), сократил, оставив лишь крупные длительности (в Agnus I) и т. п. При этом каждый голос песни проходил в соответствующем голосе мессы и был показан троекратно, а в начале Sanctus I появлялись полностью первые 11 тактов трехголосной песни. Разумеется, все это не может не изумлять продуманностью сложного замысла. Но ведь само по себе "препарирование" песни Окегема, как бы оно ни было технически интересно, не осталось главной художественной целью произведения. На основе многообразного и достаточно свободного обращения с тремя голосами песни Жоскен расширил от начала к концу произведения собственные творческие возможности: углубил значение имитационного развития и канонических форм, остинатности, связанной с вариационностью, то есть утвердил свои принципы формообразования.
        При всем том композитор еще, видимо, не рассматривал мессу как крупное сочинение на собственную тему, имеющую определенный образный смысл. Его собственные темы в ряде произведений этого рода не получили значения образного ядра, а служили своеобразным скрепляющим "ферментом" скорее символического значения (La sol fa re mi или ре - до - ре - до - ре - фа - ми - ре в мессе "Hercules Dux Ferrarie").
        Среди песен, которые привлекали Жоскена для разработки в мессах, были и весьма популярные тогда образцы, использованные также у других композиторов ("L’homme arme", "Fortuna de sperata"), и более редкие мелодии, известные ему, очевидно, из собственного опыта: "Lami Baudichon" (старинная песня, возникшая не ранее начала XV века) и "Una musque de Buscaya" (старинная французская песня, распространенная и у басков).
        На тему "L’homme arme" композитор создал две мессы: "...super voces musicales" и "...sexti toni". Они могут служить примером различного авторского претворения одного и того же первоисточника (См.: Симакова Н. Мелодия "L’homme arme" и ее преломление в мессах эпохи Возрождения. - В кн.: Теоретические наблюдения над историей музыки, с. 17-53). В первой из них мелодия песни отчетливо выделена как cantus firmus во всех частях цикла, всякий раз начинаясь с новой ступени лада, показываясь в прямом и ракоходном движении, выступая с перерывами и т. д. Во второй мессе на тему "L’homme arme" Жоскен отказывается от последовательности сочинения на cantus firmus.. Мелодия песни показана лишь в Kyrie II, в начале Gloria и в басу "Qui tollis". В остальном ее материал как бы растворяется в сквозном имитационном или каноническом развитии, питая собой интонационный строй произведения. При этом к концу мессы сложность полифонического изложения нарастает: в Sanctus и Benedictus - каноны на одну тему, в Hosanna - на две, а в шестиголосном Agnus III ("Fuga ad minimum") двойной канон контрапунктирует с двумя отрезками мелодии "L’homme arme", как бы завершая тем самым всю композицию мессы. В итоге мессы получились достаточно различными по общему характеру: первая воспринимается как более "терпкая" и строгая, вторая кажется более широкой и смелой по духу и масштабам развития.
        Специальные композиционно-технические задачи ставил Жоскен перед собой в двух канонических мессах. Из них более ранняя - как будто бы "Ad fugam" (вероятно, из репертуара Сикстинской капеллы). В ней нет ни cantus firmus’a, ни особой авторской темы. Ее структурная основа - канон в квинту между верхним голосом и тенором. Порой альт присоединяется к ним в трехголосном каноне. Бас чаще остается самостоятельным, образуя базис для канонического движения других голосов. Каноническое изложение местами прерывается интермедиями, которые выделены двухголосным складом. Вторая каноническая месса "Sine nomine" наполнена канонами в квинту и кварту, охватывающими разные пары голосов поочередно. И в том и в другом произведении авторский интерес сосредоточен на развитии, на процессе движения, тематизм же не отличается особой характерностью, а интермедийные фрагменты служат разрежению многоголосной ткани и выполняют функции отчленения и оттенения канонических разделов.
        Мессы Жоскена на символические темы, возникшие в пределах между 1490 и 1505 годами, убедительно доказывают, насколько сильнее его занимали проблемы развития в крупной полифонической форме, чем проблемы тематизма вообще или первоисточника в частности. То были зрелые годы его творчества, и обе мессы получили большую известность. Первая из них "La sol fa re mi" особенно прославила его имя в период работы в Риме. Композитор был свободен в выборе темы, в сочинении ее. Тем не менее он избрал простую последовательность пяти звуков и извлек из нее чуть ли не безграничные возможности варьирования в больших и малых масштабах музыкального развития. Тема проходит в мессе более 230 раз, определяя плавно-вокальный характер музыки и преобладающе минорную окраску звучания. Сама тема варьируется на разные лады, изменяется ритмически и в разном контексте гармонизуется по-разному.
        Хотя происхождение темы в мессе "Hercules Dux Ferrarie" несколько иное, она по существу носит примерно такой же "нейтральный" характер: ре - до - ре - до - ре - фа - ми - ре. Эта последовательность тонов возникла как подстановка нотных обозначений под гласные буквы наименования мессы, посвященной Эрколе, герцогу Феррары:

        Тема проходит в разных голосах мессы в основном виде, в уменьшении, в ракоходе. Последняя часть мессы и здесь, как в "L’homme arme sexti toni", разрастается до шестиголосия (при общем четырехголосном складе). Соотношение фрагментов "тематических" и свободных от темы оказывается равным, а структура мессы в целом вся слагается из восьмитактов - "пример в своем роде уникальный" (Протопопов Вл. Проблема формы в полифонических произведениях строгого стиля. - Сов. музыка, 1977, № 3, с. 107). Приведем всего один раздел - Kyrie II, чтобы показать, насколько свободно чувствует себя композитор в отношении к избранной теме и как щедро он пронизывает многоголосную ткань остинатными и секвенционными образованиями, сочетая их в прихотливой, но ясной связи. Из 18 тактов тема мессы проходит в тактах 9-18, становясь там осью гармонии и будучи выделена большими длительностями. Все Kyrie построено на приметной остинатной фигуре, мерно спускающейся вниз по звукам лада (сначала в верхнем голосе, с 5-го такта - в басу). Сцепление этой основной остинатности в верхнем голосе при контрапунктической "временной" остинатности у альта (такты 1-4) с новым соотношением секвенций в двух верхних голосах при основной остинатности баса дальше (такты 5-9) создает впечатление одновременно и смены, и непрерывности движения. С 9-го такта в теноре вступает как cantus firmus "буквенная" тема мессы, а верхние голоса затем входят в новые соотношения, с элементами противодвижения, тогда как в басу неизменно звучит остинатная фраза. Таким образом, цепь не прерывается, одни элементы все еще накладываются на другие, а развитие мелодий в верхних двух голосах протекает внутренне-вариационно - со сцеплением близких попевок.
        Это чеканное, с паузами в басу на сильных долях и в то же время удивительно гибкое вверху движение, это сочетание секвенционного членения с плавностью линий в многоголосии не связано с какой-либо индивидуально определимой образностью, не служит воплощению чего-либо личностного в сфере эмоций. Вместе с тем образность все же едина в пределах Kyrie, хотя и развертывается в процессе движения, когда динамические волны упорно возникают и возникают... В конечном счете характер образности здесь менее всего зависит от темы мессы, хотя она вполне естественно вписывается в сердцевину полифонического ансамбля. Выражает ли это Kyrie упорную, но мягкую настойчивость мольбы или внеличную энергию душевного движения вообще - судить трудно. Степень образной обобщенности, думается, и не предполагала тогда более точных содержательных определений. При всем том следует заметить, что музыка такого склада должна была легче восприниматься слушателями, чем более линеарная и в принципе менее расчленимая полифония Окегема.
        Для индивидуального стиля Жоскена с его стремлением к расчлененности структуры, повторности, секвенционности очень характерна и возрастающая роль аккордовых эпизодов и разделов мессы, в которых полифоническое развитие, по существу, не прекращается, но идет "нота против ноты", то есть складывается в колонны аккордов. Каждый голос четырехголосия (или другого состава голосов) сохраняет при этом свою плавность, свою линию, но целое звучит прежде всего гармонично. Со временем эта тенденция становится все более заметной в произведениях Жоскена, выступая в мессах "Dung aultre amer", "De beata virgine", "De pacem", "Pange lingua", где те или иные части носят выдержанно аккордовый характер: разделы в Gloria, Credo и Agnus в первом из названных произведений, эпизоды в Osanna - во втором, Et incarnatus в двух последних мессах. На примере Et incarnatus из поздней мессы "Pange lingua" хорошо ощутим полнозвучный аккордовый склад и ясная расчлененность целого каденциями (4-5-6 тактов). В имитационно-полифоническом контексте той или иной мессы подобное изложение выделяется по контрасту и порой бывает связано с образностью более лирического плана, хотя все еще строгой и без личностных акцентов. Чаще всего она возникает именно в "Et incarnatus", то есть там, где идет речь о Христе-человеке.
        Гармоническое прояснение полифонии Жоскена современные исследователи ставят в зависимость от примера итальянской лауды с ее простым общим складом или фроттолы, если иметь в виду более новые стилевые явления. Это как бы продолжает начатое Обрехтом. И так же, как у него, продиктовано у Жоскена его внутренне созревшей творческой потребностью, а не одним лишь внешним воздействием.
        Однако, как бы ни эволюционировало искусство Жоскена на протяжении чуть ли не полувека, его полифоническая вариационная природа всегда остается словно родовым признаком классики строгого стиля. Это со всей убедительностью прослеживается повсюду, вплоть до последних его произведений крупной формы. В Kyrie из мессы "Pange lingua" Вл. В. Протопопов видит "один из типичных образцов полифонической вариационной формы в строгом стиле" и показывает также в нем примеры вариационной техники в малых масштабах. "Описанные формы варьирования в малых масштабах постоянны в строгом стиле, - заключает исследователь, - за ними скрывается общая вариационная природа произведений строгого стиля. Если обратиться к той же мессе "Pange lingua" Жоскена, являющейся типичной для его творческих принципов, то отнюдь не только Kyrie, но все части оказываются подчиненными вариационному методу развития, в разных формах воспроизводя формулу: а + а 1 + а 2 б... Здесь, как и вообще в строгом стиле, можно говорить об особом принципе постепенности контрапунктирования, планомерном усложнении фактуры, который в конце концов отразился и на композиции классической фуги" (Протопопов Вл. История полифонии в ее важнейших явлениях. Западноевропейская классика XVII-XIX веков. М., 1965. с. 26). Среди множества мотетов Жоскена преобладают крупные сочинения на латинские духовные тексты. Назначение этих произведений могло быть и официально-праздничным, когда они создавались "на случай" для Милана, Рима, Феррары или для Камбрэ, Конде, и не связанным с такими внешними поводами, когда композитор был волен более сосредоточенно углубиться в духовный текст, не столь заботясь о производимом ярком, массовом эффекте. Объем иных мотетов превышает 380 тактов; многие из них содержат от 150 до 200 с лишком тактов. Чаще всего каждое произведение делится на ряд частей - от 2 до 7.
        Мотет у Жоскена можно сопоставить с крупной частью мессы (как, например, Credo), в которой имеется несколько внутренних разделов. Как и в мессах, композитор предпочитает в мотетах четырехголосие, хотя создает и пяти- и шестиголосные образцы, а в виде исключения пишет двадцатичетырехголосный канонический мотет "Qui habitat in adiutorio". Вообще диапазон художественных средств в этом жанре у Жоскена так же широк, как и в мессе. Сопоставляя разделы внутри формы, он чередует имитационное изложение с аккордовым, широкие распевы слогов - с крупными длительностями по звуку на слог, движение плавными мелодическими волнами - и репетиции на одном тоне, плотную, насыщенную многоголосную фактуру - и разреженную в двухголосии. Есть у него и небольшие произведения, например всего из 2-х частей, в основе своей аккордовых, в которых, однако, вкраплено по нескольку тактов "интермедий" иного склада. Таков мотет "Tu pauperum refugium", очень скромный по объему, сдержанный в движении, классичный по чистоте гармонии и прозрачности легких интермедий. В более крупных композициях, где возникает 5-7 частей (мотеты "Qui velatus facie fuisti" из 5 частей и "Vultum tuum depacabuntur" из 7), связанных с новыми и новыми разделами текста, встают особые задачи объединения формы, ибо расчленение ее вовсе не предполагает распадения. Вл. В. Протопопов, в только что цитированной работе, определяет вообще форму мотета как строфическую вариационно-полифоническую, в которой развитие протекает на разном, но родственном тематическом материале, то есть обновление тематизма идет в пределах его вариационного родства, которое выявляется внутри каждой из частей. Среди примеров, иллюстрирующих это определение, приводится мотет Жоскена "Tribulatio et angustia", в котором каждая из трех частей является вариационной формой (первая часть - цепной вариационной формой) и все они сцеплены между собой в процессе развития. Это и держит форму мотета в целом, не дает ей распасться.
        В мотетах Жоскена широко применяется техника cantus firmus’a при достаточно многообразном ее понимании. В пятиголосном мотете "Benedicta es coelorum regina" канонизированная мелодия гимна проходит как cantus firmus звеньями - то в верхнем голосе, то в теноре, тогда как другие "свободные" голоса контрапунктируют ей. Одно и то же слово (например, "Benedicta") или несколько слов, образующих строку гимна, со своей мелодией звучат сначала в супериусе, а противосложение - внизу. Затем то и другое меняется местами: тот же отрывок гимна поручен тенору, а противосложение отдано верхним голосам, в одном из которых сохраняется прежняя линия (то есть применен двойной контрапункт). Так, шаг за шагом продвигается cantus firmus, причем дальше количество голосов все возрастает. Между тем течение музыки воспринимается как естественное, не отяжеленное, то более плавное, с распевами, то скорее силлабическое, а свободные голоса непринужденно связываются интонационной общностью, родством попевок, ощутимым то здесь, то там по ходу их развертывания.
        Четырехголосный мотет "Alma redemptoris mater" создан Жоскеном на основе напевов двух антифонов: помимо обозначенного в заглавии, еще и "Ave regina coelorum". Советский исследователь называет этот мотет многоголосной хоровой, фантазией на материале антифона (См.: Евдокимова Ю. Симакова Н. Музыка эпохи Возрождения. Cantus priiis factus и работа с ним, с. 189-194). Оба напева выступают в мелодически новом оформлении, то более распетыми, то сконцентрированными. Четыре раза с небольшими изменениями повторяется начальная фраза "Ave regina", оттеняя этим обновляемое развитие мелодии первого антифона. Многоголосная ткань объединена попевками в разных голосах, имитациями, двойными имитациями, каноническими секвенциями. Однако монотонии в развертывании целого нет: фактура то насыщена, то разрежена, много пауз, оживляют звучание переклички голосов и их групп.
        Наряду с использованием церковных напевов Жоскен обращается в духовных произведениях (помимо месс) к мелодике светских песен. Так, в его пятиголосной "Stabat mater" в качестве cantus firmus’a проходит в теноре большими длительностями мелодия любовной chanson "Comme femme desconforte". В целом же это ясное, гармоничное произведение нисколько не утрачивает своей цельности и чистоты оттого, что композитор позволил себе ввести в многоголосие голос любовной жалобы, который как бы растворился в новом целом.
        Есть среди мотетов Жоскена образцы своего рода шуточной техники, когда мастер словно забавлялся сугубо профессиональными "остротами", поскольку все это давалось ему именно шутя. Примером может служить светский по содержанию мотет "Ut Phoebi radus". Латинские строки подобраны таким образом, чтобы их начала содержали слоги, совпадающие с сольмизационными названиями звуков: в первой строке это "Ut" (как обозначали тогда ноту до}, во второй - "Ut re" и так далее, вплоть до шестой строки, начинавшейся "Ut - remi - fas - sola" (гексахорд). Жоскен выделяет подряд строку за строкой и в связи с каждой из них создает музыкальное построение (сначала в 9 тактов, затем в 10, 11 и т. д.). Каждое построение начинается с проведения своих звуков (согласно обозначению) большими длительностями в нижних голосах, верхние же два голоса сначала образуют противосложение, а затем (когда нижние замолкают) еще продолжают- развертывать свои мелодии. В дальнейших построениях нижние голоса продолжают канон на основе "своих" звуков соответствующей строки, а верхние, двигаясь как противосложение и затем развертываясь далее, свободно развивают интонации "до-ре" или "до - ре - ми" и т. д. Мотет состоит из двух частей. Вторая по общему замыслу как бы соответствует первой, но в обратном порядке: первое построение исходит из "ля", второе "ля-соль" и т. д. вплоть до "ля - соль - фа - ми - ре - до" - то есть в ракоходе. И на основе такой музыкальной шутки возникает полифоническая фантазия (151 такт) из двух частей, достаточно разнообразная, ясно расчлененная на шесть разделов в каждой части, с кодой на доминантовом органном пункте, объединенная по принципу "сцепления" мелодических ячеек и внутренне-вариационного развития мелодических линий.
        При сопоставлении песен Жоскена с его мотетами нельзя не удивляться тому, как, при общности полифонической техники, художественные результаты в итоге оказываются все-таки различными. В песнях композитор не поступается никакими полифоническими сложностями, не делает, так сказать, никаких послаблений более простому, малому жанру, но служат у него те же средства иному целому: именно жанр и получается иным. Среди песен Жоскена преобладают четырехголосные, лишь немного меньше трех- и пятиголосных, еще меньше шестиголосных. Написаны они по преимуществу на французские тексты, в редких случаях - на итальянские или латинские. Использует композитор также тексты популярных песен. Он не связывает себя особенно строгим отбором тех или иных стихов. Среди его светских мотетов есть, например, сочинения как на латинский текст Вергилия, так и на слова современных поэтов Ж. Молине и Ж. Лемера де Бельж. В некоторых песнях Жоскен приближается к популярным музыкально-поэтическим формам бардзелетты или фроттолы - они и публиковались при его жизни в итальянских сборниках фроттол.
        В своей основе песни Жоскена - полифонические произведения. Выделение верхнего голоса как носителя мелодической выразительности в манере Дюфаи или Беншуа - не в его стиле. Как правило, функции голосов в его песнях примерно равны. Тем не менее само многоголосие развертывается таким образом, что слова бывают слышны и поданы с должным вниманием к ним. Поразительно у Жоскена его умение создать небольшую, легкую для восприятия песню, как бы скрыв от слушателей сложнейшую полифоническую технику, лежащую в основе композиции. В пределах маленькой, прозрачно звучащей песни "Baisier moy" (4 голоса, 39 тактов) этот нежный призыв "Поцелуйте меня" побудил композитора к сложному (но и изящному) сочетанию трех различных канонов, объединенных стройную форму из двух сходных построений со стреттной кодой. Как правило, композиция целого в песнях Жоскена достаточно компактна, тематический материал отличается выпуклостью, интонационно-ритмической определенностью и выгодно выступает в многоголосном развертывании. В сравнении с мотетами песни гораздо более образно сконцентрированы в пределах единого эмоционального состояния и чаще всего не расчленяются на части разного движения и различной фактуры.
        Вместе с тем, говоря о тематизме песен Жоскена, мы не имеем оснований переносить на него представления о мелодике, которая сопровождается иными, подчиненными ей голосами и выделяется отличным от них движением, более широким, ритмически изысканным, интонационно гибким (как то было в песнях Дюфаи, Беншуа, Данстейбла). Тематизм Жоскена - тематизм внутри многоголосия, выразительная нагрузка равных голосов. Оттого ему не свойственны столь тонко индивидуальные интонации, как те, что звучали в рассмотренных нами песнях Дюфаи или Беншуа. Выпуклость, узнаваемость этого тематизма связана, в частности, с такими приемами изложения, как простая силлабика, репетиции на одном звуке, широкие распевы гаммами, выделение кратких приметных попевок. Все это сконцентрированное в скромных пределах формы и рационально выделенное в движении многоголосия делает песню легко запоминаемой, как это и естественно для жанра. Жоскена можно назвать мелодистом, но лишь памятуя, что. мелодизм его особый. Приведем несколько примеров широких, с большим размахом мелодий из его различных произведений - песни, мотета, мессы. Они охватывают диапазон октавы, энергично устремляются вверх или вниз, обладают известной цельностью, "представительностью" и могут восприниматься нами как своего рода предшественницы тематизма будущих классических фуг. Однако у Жоскена эти мелодии выполняют разные функции. Первая из них - контрапункт к теме, имитируемой в начале песни, вторая - противосложение к мелодии антифона, проходящей как cantus firmus в мотете, третья - авторское изложение мелодии гимна "Pange lingua" в мессе того же названия. Нигде в данных случаях мелодика не претендует на господство в многоголосии и не трактуется композитором в особо индивидуальном смысле. Повсюду она - как бы ни была широка и цельна - существует и воздействует только в ансамбле среди равных его участников, выполняя в нем то одну, то другую роль.
        Итак, принцип полифонического письма остается единым для всех жанров Жоскена. В песне он осуществляется только в более узких рамках и при более ощутимой расчлененности формы на мелкие построения. Хотя Жоскен писал по преимуществу chansons, он уже не следовал традиции французских баллад и рондо и строил форму по-иному, повторяя ради музыкальной цельности отдельные ее построения, стремясь к репризности (и создавая трехчастные произведения), выделяя в ряде случаев коду. Эта закругленность композиции в целом при образном ее единстве и каденционной четкости разделов характеризует у Жоскена именно жанр песни, в отличие от более крупной формы мотета с его продвижением вперед и вперед при внутренне вариационных связях целого.
        По содержанию песни Жоскена чаще всего представляют любовную лирику, не отяжеленную какими-либо драматическими или, тем более, трагическими чувствами, - порой печальную, с оттенком меланхолии, порой даже задорную, иногда шуточную. В ту эпоху не казалось странным, когда, например, любовная жалоба "Tenez moi en vos bras" получала выражение в шестиголосной полифонической песне с имитациями, с элементами полимелодизма и расширенной репризой на слова: "Возьмите меня в свои объятия, мой друг, я болен, ваша любовь меня исцелит".
        Эта своеобразность в форме выражения лирических чувств позволяла, между прочим, очень легко переходить от жалобы к шутке, совмещая то и другое. Так возникла, например, небольшая четырехголосная песня Жоскена "Adieu mes amours". Вначале поочередно вступают четыре голоса, с имитациями в трех из них на заглавные слова песни. Простые вокальные партии силлабического склада, безо всяких распевов, поручаются двум нижним голосам, а два более подвижных верхних, по-видимому, являются инструментальными. Текст ясно слышен в имитационной перекличке двух голосов. Песня расчленена на три равные части по двадцать тактов, причем третья часть представляет собой почти точную репризу первой. Такова музыкальная структура. Поэтический текст же в третьей части новый, что в особенности выделяет его неожиданный смысл. Первая часть песни заключает одну строфу: "Прощай, любовь... до весны". Вторая: "Я озабочен... и объясню вам почему". Третья строфа (по музыке тождественная первой) гласит: "У меня совсем нет денег, я стану жить воздухом, если деньги короля не будут приходить чаще". Как утверждают современники композитора, эта песня должна была напомнить Людовику XII о том, что он постоянно оставался в долгу перед Жоскеном...
        Это, казалось бы, шутка, но и она дополняет характеристику Жоскена, всесильного по своему времени мастера, неутомимого художника, умного, бывалого человека, познавшего величие - и людские слабости, мировую славу - и житейские заботы.
        Искусство Жоскена оказало огромное воздействие на последующие поколения западноевропейских музыкантов. Оно было непосредственным образцом для представителей нидерландской школы. Оно дало новые импульсы развитию французской полифонической песни, высоко ценилось передовыми деятелями немецкой духовной культуры. При жизни композитора его музыка снискала в Италии, а затем и в других странах высокое признание в художественной среде, в кругах гуманистов (мессы, мотеты) и популярность в более широких слоях общества (песни, особенно близкие бытовым итальянским).
        На протяжении всего XVI века продолжается развитие нидерландской полифонической школы. Орландо Лассо завершает его - на высоком подъеме, всесторонне, блистательно. По меньшей мере три поколения композиторов со времен Обрехта - Жоскена следуют в русле этой творческой школы, представляя ее в самих Нидерландах, в Италии, Франции, Испании, Германии, во многих городах Европы. Иные из них почти не покидают своей страны, другие, казалось бы, порывают с ней связь, подолгу работая в Италии или в немецких центрах. Но все они так или иначе остаются нидерландскими мастерами - и в собственном творческом сознании, и в восприятии современников. Более того - даже некоторые французы (А. Феван) или немцы (А. Агрикола) по характеру творчества, по близости, например, к Жоскену, Окегему или другим корифеям нидерландской школы обычно причисляются непосредственно к ней, входят в нее.
        Очень велик круг тех мастеров, которые творили в рамках нидерландской школы еще при жизни Жоскена. Назовем лишь немногие имена из числа высоко ценимых или по крайней мере хорошо известных современникам: Антуан Бюнуа (ум. в 1492 году в Брюгге), Александр Агрикола (ок. 1446 - ум. в 1506 году в Вальядолиде), Гаспар ван Веербеке (ок. 1440 - после 1515), Генрих Изаак (ок. 1450 - ум. в 1517 году во Флоренции), Пьер де Ла Рю (ок. 1460 - ум. в 1518 году в Куртре), Луазе Компер (ок. 1450 - ум. в 1518 году), Антуан Брумель (ок. 1460 - ум. позднее 1520-х годов), Жан Мутон (ок. 1459 - ум. в 1522 году в Сен-Кентине), Марбриан де Орто (ум. в 1529 году в Нивеле), Иоганн Гизелен, по прозванию Вербоне (конец XV - первая треть. XVI века), Жакотен Годебри (1479 - ум. в 1529 году в Антверпене), Иоганнес Жапар (современник Жоскена, который посвящал ему песни), Маттеус Пиплар (точных дат нет).
        Некоторые из них были певцами (Бюнуа, Брумель, Компер, Февен, Орто, Жакотен), работали в первоклассных капеллах - при бургундском дворе, в Шартрском соборе, у Сфорца в Милане, в Париже, в Орлеане, в папской капелле, в кафедральном соборе Антверпена и т. д. Много времени провели в Италии Веербеке (Милан, Рим, папская капелла), Изаак (Феррара). Другие, как Агрикола, Пьер де Ла Рю, Орто, будучи членами придворной капеллы, в 1505-1506 годах сопровождали Филиппа Красивого в Испанию и, вне сомнений, получили там новые музыкальные впечатления и сами приобрели известность. Бюнуа был связан по преимуществу с Брюгге, с бургундским двором, Брумель - с Шартром, Парижем, Лионом. Мутону довелось действовать в Амьене, Гренобле, Сен-Кентине. Изаак помимо Италии был связан с Инсбруком, Веной, Констанцей.
        Все названные композиторы придерживались традиционных жанров и создавали мессы, мотеты, полифонические песни, с теми лишь отличиями, что одни (в большинстве) писали французские chansons, некоторые же другие создавали также песни на итальянские, французские, нидерландские тексты. Далеко не все из этого творческого наследия уцелело, и тем не менее плодовитость и высокое профессиональное мастерство авторов стоят вне всяких сомнений. От Пьера де Ла Рю сохранились, например, 31месса, 37 мотетов и столько же chansons. Среди сочинений Агриколы - 9 месс, 25 мотетов и около ста песен на французские, итальянские и нидерландские тексты. Из многочисленных произведений Изаака отметим уникальный труд "Choralis Constantinus", созданный для собора в Констанце (1513-1516): собрание мотетов для всех праздников церковного года, оно было завершено после смерти композитора его учеником Л. Зенфлем. У Компера мотеты и песни преобладают над мессами, а среди песен кроме французских есть и итальянские. У Бюнуа более 70 chansons. Сохранившееся наследие Мутона составляют 15 месс, 120 мотетов, 25 chansons и ряд других сочинений.
        Едиными остаются принципы композиции и основы полифонического письма у мастеров конца XV - первой четверти XVI века. Высокий авторитет и большая известность многих из них (особенно Изаака ^ Мутона, не говоря о Жоскене) способствовали дальнейшему укреплению позиций творческой школы в разных странах Европы. Традиция сочинения месс на григорианский первоисточник или на музыку chanson находится в полной силе, отступления от нее редки. Складывается определенный круг излюбленных тем, которые многократно привлекают к себе внимание композиторов и служат основой ряда произведений: "L’homme arme", "Fors seulement", ."Malheur me bat", "Allez regretz", "Je ne demande" и другие. Сплошь и рядом известные -chansons вновь и вновь обрабатываются то тем, то иным автором, создающим свой вариант уже известного образца (См.: Симакова Н. Многоголосная шансон и формы ее претворения в музыке XV-XVI веков. - В кн.: историко-теоретические вопросы западноевропейской музыки, с. 32-51). Даже Жоскен, использовавший мелодию "L’homme arme" при сочинении двух месс, написал свою четырехголосную chanson "L’homme arme"! С возрастающим интересом композиторов к принципу мессы-пародии их менее удовлетворяет григорианская мелодика, поскольку они стремятся найти многоголосный первоисточник. В дальнейшем наряду с chanson и вслед за ней был использован мадригал в этом качестве; вошло также в практику пародирование композиторами собственных мотетов в мессе. Эта опора на образец, по существу, удерживается как принцип композиции (не взирая на отдельные исключения) до конца XVI века - вплоть до Палестрины и Орландо Лассо. Огромное внимание направлено на технику полифонического письма, на сложный контрапункт, на каноны разных видов, особые тайны и загадки прочтения нотной записи (в основном виде, с пропусками пауз, в иных длительностях, в иных соотношениях голосов и т. д.), нередко зашифрованные условными девизами от непосвященных. Далеко не все из этих технических ухищрений было слышно при исполнении и на деле оставалось своего рода профессиональным, цеховым испытанием того или иного мастера.
        Вместе с тем на общей основе тематизма, принципов полифонического развития и формообразования, в композиторской практике не могли не сказываться и индивидуальные отличия крупных мастеров, и большие или меньшие связи их, в частности, с Италией, и даже как бы внутренние направления, обозначающиеся в рамках творческой школы. Исследователи нередко усматривают в этом процессе, с одной стороны, линию Окегема, с другой - явные признаки влияния Жоскена. Разграничить то и другое нелегко, ибо к Жоскену сходились и линия полифонической виртуозности, и устремления к прояснению стиля. Так или иначе, в творчестве Пьера де Ла Рю, Агриколы, Марбриана де Орто преобладают линеарно-полифонические тенденции (при некоторых жесткостях у одного, ритмической изысканности у другого, контрапунктической сложности у третьего). И в то же время у Мутона, с его интересом к крупной полифонической форме и высоким уровнем мастерства, нет пристрастий к сплошной имитационности, а очевидны скорее внутренне-вариационные методы полифонического развития. Гармоническое прояснение стиля характерно для Брумеля, хотя среди его четырехголосных месс (5 из них были изданы в Венеции, из самых первых образцов нотопечатания, в 1503 году) выделяется одна двенадцатиголосная. Не случайно у ряда крупных полифонистов, авторов месс и мотетов, порою носящих духовный сан, наиболее выделялись и приобрели долгую популярность их песни: у Бюнуа и Компера - их chansons, у Изаака - немецкая Lied "Insbruck, ich muss dich lassen". Это означало, что они верно почувствовали, уловили живой дух своего времени и сумели преодолеть академические рамки крупных полифонических форм.
        Новое поколение нидерландских мастеров, работавших преимущественно во второй четверти XVI века и в начале его второй половины, уже как бы расслаивается: большинство композиторов сосредоточено на севере и не связано деятельностью с Италией, отдельные же мастера, напротив, всю или почти всю свою творческую жизнь проводят в Италии и способствуют дальнейшему распространению в Риме, Флоренции или Венеции нидерландской полифонической традиции.
        Наиболее крупными деятелями в этом поколении были: Якоб Клеменс-не-Папа (ок. 1510 - ок. 1556) (Происхождение имени композитора связано с тем, что в Иперне, где он одно время находился в молодости, одновременно проживал поэт Клеменс Якобус Папа), Николае Гомберт (ок. 1500 - ок. 1556), Адриан Пти Коклико (ок. 1500 - после сентября 1562) и Адриан Вилларт (ок. 1400 - 1562). Клеменс-не-Папа был связан с Брюгге, его произведения издавались в Антверпене; он создал 10 месс, множество мотетов, писал также французские и нидерландские песни, трехголосные голландские псалмы. Он прекрасно владел полифоническим мастерством, все его мессы выполнены в технике пародий, и вместе с тем письмо его отличается гармонической ясностью, текст хорошо слышен и целое легко для восприятия. Рядом с ним Гомберт представляет несколько иную линию творческой школы. Его мессы, мотеты, chansons выдержаны в строгом, по преимуществу линеарном складе многоголосия, пронизанного имитациями, почти без пауз, при равно насыщенной фактуре. Будучи композитором при дворе Карла V, Гомберт сопровождал короля в Испанию, Ниццу, Тунис, пользовался большим авторитетом и, по-видимому, мало поддавался новым веяниям времени (среди его мотетов есть старинные формы с четырьмя различными текстами). Пти Коклико, композитор, певец, теоретик, педагог, родом из Фландрии, находился одно время на службе папы и французских королей, работал в Виттенберге, во Франкфурте-на-Одере, в Штеттине, Кенигсберге, Нюрнберге и кончил жизнь в Копенгагене. С его деятельностью непосредственно связано укоренение традиций полифонической школы во Франции и немецких центрах. Совершенно, иначе сложилась творческая судьба Вилларта, хотя он происходил, вероятно, из Брюгге и, как его коллеги, не миновал профессии певца. С 1515 года он обосновался в Италии, сначала был связан работой с Римом, входил как певец в капеллу д’Эсте в Ферраре, а затем с 1527 года до конца жизни возглавлял капеллу в соборе св. Марка в Венеции, откуда, между прочим, ездил во Фландрию за певцами. Многолетняя деятельность Вилларта в Италии образовала крепкое звено, соединяющее творческие традиции нидерландцев с развитием местных полифонических школ, в первую очередь венецианской. Вилларт и сам не остался равнодушным к новым впечатлениям: помимо месс и мотетов он создавал и мадригалы на итальянские тексты.
        Примерно в то же время действовали и другие нидерландские мастера: Лупус Хеллинк, связанный по преимуществу с Брюгге; Жан Ришафор, быть может, ученик Жоскена, работавший в Мехельне и, возможно, при французском дворе; Бенедикт Аппенцеллер, тоже, вероятно, ученик Жоскена, капельмейстер при дворе королевы Марии Венгерской в Брюсселе (королева была регентшей в Нидерландах), сопровождавший ее в Испанию; Якоб Вает, певчий в Куртре, работавший во фламандской капелле Карла V, а затем состоявший на службе эрцгерцога, позднее императора Максимилиана. Авторы многочисленных полифонических произведений, плодовитые композиторы и деятельные музыканты, они, как видим, несли опыт своей школы в традиционных для нее жанрах повсюду, где им доводилось работать.
        И все же, хотя в рядах композиторов этого поколения было много крупных мастеров, высокоодаренных и безмерно трудолюбивых, авторитетных прославленных, - среди них не поднялись фигуры масштаба Дюфаи, Окегема, Обрехта, Жоскена. Новые мастера двигались за этими корифеями, разрабатывали их идеи, совершенствовали полифоническую технику, достигали новых результатов на этом пути (или же несколько отклонялись от него по требованиям времени), распространяли влияние школы вширь и вглубь... Но они не открывали неведомого ранее, не выдвигали особенно новых идей. Сила полифонической школы поддерживалась их огромным творческим трудом, но подлинной силой творческой личности, равной Жоскену, не обладал из них никто.
        Немногие мастера из последнего поколения XVI века всецело подтверждают это впечатление. Таковы Андреас Повернаж (1543-ум. в 1591 году в Антверпене), работавший капельмейстером в Брюгге, в Куртре, в Антверпене; Хуберт Вельрант (1517 - ум. в 1595 году в Антверпене), учившийся, возможно, в Венеции у Вилларта, певец и композитор в церковных капеллах Антверпена! Жахес де Верт (1535 - ум. в 1596 году, в Мантуе), почти всю жизнь работавший в Италии (в Падуе, у Альфонсо Гонзага, в Парме у герцога Фарнезе, в Мантуе); Якоб Реньяр (1540- ум. в 1599 году в Праге), певец, капельмейстер и композитор, связанный работой с придворной капеллой в Праге, побывавший в Аугсбурге и в Италии, затем - вице-капельмейстер придворной капеллы эрцгерцога Фердинанда в Инсбруке. К обычным для нидерландцев жанрам полифонической музыки у них добавились новые: мадригал по итальянскому образцу, вилланеска и канцона (у Вельранта), немецкие песни (у Реньяра). Помимо того, "мадригализмы", то есть новые гармонические искания, стремление к красочности звучаний, отразились в стиле их мотетов, которые иной раз уже приближались к мадригалам по общему облику и структуре. Эти новые симптомы были по-своему весьма знаменательны именно для второй половины XVI века, когда соотношения между нидерландской школой и новыми творческими течениями, поднимающимися в ряде стран Западной Европы, в большой мере изменились.
        Эпоха Ренессанса вызвала к жизни значительные творческие направления, не связанные или почти не связанные с областью церковного искусства. Иные жанры, иной характер образности, иная стилистика, иные композиционные принципы уже заявляли о себе в музыкальном искусстве XVI века. Светское содержание, возрастающая роль личностного начала, стремление освободиться от опоры на тематические образцы в творческом процессе, почерпнуть свежие силы в непосредственной близости к песне или танцу - все это становилось знамением времени.
        Дальнейшее развитие нидерландской школы было бы немыслимо в этих исторических условиях, если бы ее представители изолировались от художественной современности. Новые же достижения школы, как это со всей убедительностью выступает на примере Орландо Лассо, лежали на пути синтезирования всего лучшего, созданного передовыми направлениями эпохи, - на основе богатого творческого опыта самих нидерландцев. Как в середине XV века, когда школа лишь складывалась, впитывая многосторонние творческие истоки, - так и теперь, к концу XVI величайшая полифоническая школа Западной Европы смогла достичь своей последней вершины, обобщив, синтезировав с подлинно творческой силой новые художественные открытия Ренессанса.
        С достижением этой вершины нидерландская школа, казалось бы, исчерпала себя и не получила непосредственного продолжения как таковая (один лишь Свелинк в Голландии наследовал ее традициям в своих инструментальных произведениях). Однако она в действительности не иссякла в творческой силе, а как бы влилась в другие школы, передавая им огромный опыт и помогая им достичь новой зрелости. Так расцвет венецианской творческой школы к концу XVI века, с одной стороны, искусство Палестрины - с другой, в большой мере связаны с претворением полифонических традиций нидерландцев на итальянской почве. А от этих явлений тянется нить к развитию полифонии в XVII столетии, в свою очередь подготовившему феномен Баха.

Смотри далее: Т. Ливанова "Французская песня"

Вернуться к оглавлению