Музыкальная эстетика средневековья и Возрождения

© "Музыкальная эстетика западноевропейского средневековья и Возрождения" М.: "Музыка", 1966
© Составление текстов и общая вступительная статья В. П. Шестакова

СРЕДНИЕ ВЕКА
Музыкальная эстетика отцов церкви

Григорий Нисский
ок. 335 - ок. 394 годы

        Брат Василия Кесарийского, виднейший представитель спекулятивной философии в греческом христианском богословии своей эпохи. В молодости был ритором, затем ушел в монастырь, с 371 года епископ г. Ниссы. Григорию Нисскому принадлежит ряд догматических трактатов, среди которых - знаменитый диалог "О душе и воскресении, или Макриния", представляющий очевидное подражание "Федону" Платона и впервые в истории христианского богословия ставящей вопрос о размежевании сфер теологии и философии, ряд толкований на книги "Ветхого завета", выдержанных в духе близкой к неоплатонизму философской аллегории, и др. Влияние на Григория Нисского позднеантичного идеализма огромно. Характерно, что у него мы встречаем похвальный отзыв о христианском неоплатонике Оригене (III век), свободомыслие которого стяжало ему в христианской традиции репутацию еретика. Развиваемое Григорием в его толкованиях на т. н. "надписания" псалмов учение о космологическом значении музыки идет от пифагорейцев и проходит через всю историю античной философии. Наряду с пифагореизмом Григорий возрождает и гераклитовское понимание гармонии как единства противоположностей. Положение о том, что человек есть "микрокосм", вмещающий в себе в ежатам виде всю структуру "макрокосма", зарождается у Аристотеля и стоиков, очень характерно для языческого неоплатонизма IV века (враг христианства Макробий говорит об этом в тех же выражениях, что и его христианский современник Григорий!), встречается у схоластов и затем приобретает исключительное значение для неоплатоников Возрождения - Парацельса, Беме и особенно Бруно.

Толкование к надписаниям псалмов [О музыке гармонии сфер]

        В чем же суть того несказанного и божественного наслаждения, которое разлил по своим назиданиям великий Давид и благодаря которому его уроки так охотно воспринимаются человеческой природой? По-видимому, всякий тотчас назовет причину, по которой мы с удовольствием занимаемся псалмами и всем подобным, - благозвучный переход речи в напев (можно дать и такой ответ) повинен в том, что все это доставляет нам радость. И все-таки я скажу: даже если такой ответ верен, им нельзя удовлетвориться без дальнейшего рассмотрения вопроса. Мне кажется, что философия, проявляющая себя в мелодии, есть более глубокая тайна, чем об этом думает толпа.
        Что я хочу этим сказать? Приходилось мне слышать от одного мудреца вот какое рассуждение о нашей природе: человек есть некий "малый мир" (микрокосм), заключающий в себе все, что можно найти в "большом мире" (макрокосме). Между тем порядок мироздания есть некая музыкальная гармония, в великом многообразии своих проявлений подчиненная некоторому строю и ритму, приведенная в согласие сама с собой, себе самой созвучная и никогда не выходящая из этого созвучия, и этому не служат помехой многообразные различия, обнаруживающиеся между отдельными предметами мироздания. Когда музыкант трогает струны плектром, он создает мелодию из разнообразия звуков, и притом, если бы все струны издавали один и тот же звук, мелодия вообще не могла бы возникнуть. Совершенно таким же образом пестрое смешение вещей в мировом целом, повинуясь некоему стройному и нерушимому ладу и согласуясь само с собой через соподчинение частей, творит вселенскую мелодию. Эта мелодия внятна для ума, ничем не развлекаемого, но поднявшегося над внешними ощущениями и слушающего напев небес. Как мне представляется, таким слушателем был и великий Давид, когда он, наблюдая разумную стройность движений небес, расслышал, как эти небеса повествуют о славе бога, своего устроителя. Поистине, из мирового созвучия рождается гимн непостижимой и неизреченной славе божьей; этот гимн - согласованность мироздания с самим собой, слагающаяся из противоположностей. Так, противоположностями являются покой и движение, а между тем они смешаны в природе сущего. Более того, в самих этих началах [покое и движении] можно видеть непостижимое смешение противоположностей, так что в движении проглядывает покой, а в неподвижности - безостановочное движение. Так, все небесные тела непрестанно движутся, или вращаясь вместе со сферой неподвижных небес, или увлекаясь движениями планет в противоположном направлении; однако их равномерное движение в строгой последовательности пребывает постоянным и неизменным... Итак, сочетание движения и покоя, осуществляющее себя в стройной и нерушимой упорядоченности, есть некая музыкальная гармония, из которой рождается многосложное и непостижимое славословие той силе, которая все это поддерживает. Расслышавши, как мне представляется, это славословие, Давид сказал в одном из псалмов (пс. 148, ст. I слл.), что бога хвалят силы небесные, и сияние звезд, и солнце, и луна, и небеса небес [...] Проникающее мироздание взаимное сочувствие, подчиненное строю, порядку и последовательности, и есть первичная, изначальная и подлинная музыка. Ее искусный творец, по неизреченному закону мудрости вызывающий ее к жизни, есть устроитель вселенной.
        Коль скоро, следовательно, миропорядок в целом есть некоторое музыкальное созвучие, творцом которого является бог, как это говорит и апостол; коль скоро человек есть "малый мир" и в то же время образ и подобие того, кто придал стройность мирозданию, - по необходимости все то, что рассудок усматривает в макрокосме, должно отразиться и в микрокосме: ведь часть целого однородна с целым. В ничтожном осколке стекла, как в зеркале, можно видеть весь солнечный диск; так и в микрокосме, т. е. в человеческой природе, проявляет себя вся музыка, которую можно наблюдать в мироздании. И в части она соответствует целому, насколько целое может вместиться в части.
        Это подтверждается и нашим телесным устройством, искусно подготовленным природой для музыкальных действий. Разве ты не видишь флейту гортани, магаду нёба и работу языка, щек и губ, в точности подобную игре плектра на струнах?
        Итак, коль скоро все, что соответствует природе, доставляет ей отраду, и поскольку установлено, что музыка сродни нашей природе, именно в этом и состоит причина того, что великий Давид примешал к нравственному учению мелодию и как бы оросил возвышенные догматы медовой сладостью, доставляющей нашей природе возможность некоторым образом созерцать и врачевать самое себя. Это врачевание состоит в гармонической соразмерности образа жизни, к которой, как мне представляется, без слов и прибегая к загадкам зовет нас мелодия. Быть может, музыка есть не что иное, как призыв к более возвышенному образу жизни, наставляющий тех, кто предан добродетели, не допускать в своих нравах ничего немузыкального, нестройного, несозвучного, не натягивать струн сверх должного, чтобы они не порвались от ненужного напряжения, но также и не ослаблять их в нарушающих меру удовольствиях: ведь если душа расслаблена подобными состояниями, она становится глухой и теряет благозвучность. Вообще музыка наставляет натягивать и отпускать струны в должное время, наблюдая за тем, чтобы наш образ жизни неуклонно сохранял правильную мелодию и ритм, избегая как чрезмерной распущенности, так и излишней напряженности.
        Отсюда следует объяснять и те великие дела божественной музыки, которые свидетельство истории приписывает Давиду: всякий раз, когда Давид заставал Саула в состоянии душевной омраченности, он так врачевал своими напевами его недуг, что к тому возвращался здравый рассудок. Из этого ясно, на что намекает таящаяся в мелодии загадка: она учит, как успокаивать болезненные возбуждения, возникающие в нас под действием многоразличных житейских событий.
        Притом следует остановиться и на том обстоятельстве, что эти наши напевы творятся по иным законам, нежели у тех, кто чужд нашей мудрости... безыскусственный напев сплетается с божественными словами ради того, чтобы само звучание и движение голоса изъясняло скрытый смысл, стоящий за словами, каков бы он ни был. Такова приправа и к этой трапезе [псалмов], как бы уснащающая сладостью яства поучений.
MPG, t. 44, 1858, р. 440-443.

Толкования к надписаниям псалмов, II, 3 [Музыкальный аллегоризм]

        Псалтерион - это такой инструмент, который издает звучание при помощи своих верхних частей; его мелодия именуется псалмом. Итак, уже само его устройство содержит иносказательный призыв к добродетели. Бог повелевает, чтобы твоя жизнь была псалмом, который слагался бы не из земных звуков (звуками я именую помышления), но получал бы сверху, из небесных высот, свое чистое и внятное звучание. Слушатели этого псалма суть в иносказании те, кому ты подаешь пример достойной жизни.
        От музыкальных инструментов до слуха доходит лишь звучание, а в пении одновременно слышатся и мелодия напева, и членораздельные слова, в то время как при одной инструментальной игре слова по необходимости пропадают. Такое же различие существует и между друзьями добродетели. В самом деле, тот, кто в созерцательной жизни предал свой ум познанию сущего, совершенствует себя таким образом, что толпа этого видеть не может. Но тот, кто с прилежанием трудится и над своим житейским поведением, - такой человек, всенародно являя пример добрых нравов, словно при помощи слова уясняет всем музыкальную упорядоченность своей жизни.
MPG, t. 44, р. 440 - 443.

О сотворении человека, IX
[Органы речи человека как музыкальный инструмент]

        Тот, кто обучен музыке, но по телесному недостатку не имеет собственного голоса, желая показать свое мастерство, прибегает для напева к искусственным "голосам" - к флейтам или к лире - и так делает свое умение очевидным для других. Точно так и ум человеческий, не будучи в состоянии непосредственно передать движения своей мысли душе (ведь она все воспринимает лишь через посредство внешних чувств), подобно искусному музыканту, приводит в движении своем одушевленные инструменты и извлекает из них звуки...
        В звучании человеческого голоса как бы смешана музыка флейты и лиры, одновременно издающих согласованный звук. Когда дыхание, через жилы бьющее кверху из своих вместилищ, при усилии говорящего напрягает соответствующий орган, возникает звук, подобно тому как он возникает в флейте... А нёбо, воспринимая идущий снизу звук, раздробляет его как бы двойным авлосом - выходами ноздрей... В то же время щеки, язык и устройство гортани - все это похоже на струны, по которым движется плектр, настраивая их высоту сообразно надобности. Губы, сжимаясь и разжимаясь, производят то же самое, что и пальцы, бегающие по отверстиям флейты и настраивающие ее звучание.
MPG, t. 44, р. 149.

О надписании псалмов

        Псалом, песнь, хвала, гимн и молитва следующим образом различаются между собой: псалом есть мелодия, требующая музыкального инструмента; песнь есть напев человеческих уст, при котором звучат членораздельные слова; гимн есть воздаваемое богу благословение за дарованные нам блага.
МРG, t. 44, р. 459-460.

Перевод и вступительная статья С. Аверинцева

вернуться к оглавлению