Музыкальная эстетика средневековья и Возрождения

© "Музыкальная эстетика западноевропейского средневековья и Возрождения" М.: "Музыка", 1966
© Составление текстов и общая вступительная статья В. П. Шестакова

ВОЗРОЖДЕНИЕ
Музыкальная эстетика XVI века

Бартоли
2-я пол. XVI века

        Итальянскому писателю Козимо Бартоли принадлежит сочинение по вопросам музыки "Академические рассуждения", появившееся в свет в 1567 году. Написанное в форме оживленного разговора, оно представляет собою популярное изложение актуальных вопросов тогдашней музыкальной эстетики, главным образом вопросов музыкального исполнительства и музыкальной инструменталистам. Главное внимание Бартоли уделяет личности художника, индивидуальным особенностям мастерства отдельных музыкантов, выразительности различных музыкальных инструментов. Те суждения и оценки, которые Бартоли дает отдельным музыкантам, представляют собой первые зачатки нарождающейся художественной критики.

Академические рассуждения
Беседу ведут Пьетре Дарико, Лоренцо Антинори
и Пьеро Франческо Джамбуттари. Они не заметили,
как один из собеседников ушел из собрания.
Пьеро Франческо укоряет ушедшего в чрезмерной страсти к музыке.

Пьеро Франческо. Музыка изнеживает людей и делает их вялыми.
Пьетре. Ах! Не порицайте музыки, которая вызвала столько похвал от великих людей, как редчайший дар неба!
Лоренцо. Пьеро Франческо прав! Люди должны тем интересоваться, что их делает сильными, крепкими, а не тем, что их изнеживает и делает женственными. Я вспоминаю, что я по этому поводу читал, как Антиофен бранил выдающегося музыканта Йемена, говоря ему, что музыка только труд для возжигания похоти; кроме того, разве вы не знаете, что Филипп сказал своему сыну * (* Филипп, царь македонский; сын его - Александр Македонский. - Прим. ред.): разве тебе не стыдно быть столь хорошим музыкантом?
Пьетре. Потише. Вы, Лоренцо, который так бранит музыку, вы думаете, что надо порицать и Аполлона, выдающегося музыканта, и Орфея, останавливающего своим пением течение рек?
Лоренцо. Пусть на это ответит Пьеро Франческо.
Пьеро Франческо. Конечно, их нельзя порицать. И тот и другой своим пением и игрой учили те грубые, жесткие, дикие века быть мягкими, податливыми, кроткими. Древние считали, что Орфей укрощал диких зверей, потому что он у грубых людей снимал дикость и грубость и делал их кроткими и податливыми. Об остановке потоков они говорили, намекая на то, что Орфей ставил препятствия бегу людских страстей и желаний, коим отдавались тогда люди, не думая о законах.
Пьетре. Таким образом, у них следовало восхвалять музыку?
Пьеро Франческо. Да, по вышеприведенным основаниям.
Лоренцо. Как же так? Разве можно в одно и то же время одну и ту же вещь и восхвалять и порицать?
Пьеро Франческо. Все, что радует наши чувства, как, например, музыка, может вред приносить, если ею пользуются неправильно. При правильном же использовании она не вредит ни исполнителям, ни слушателям.
Лоренцо. Значит, ошибка проистекает от неумения людей пользоваться вещами?
Пьеро Франческо. Конечно! Если кто обладает таким запасом сил, что не может изнежиться от музыки; если он пользуется музыкой редко, как средством для освежения, с той умеренностью и рассудительностью, которую можно ожидать от благородного дворянина, - тогда, думаю я, музыка не только полезна, но, осмелюсь сказать, и необходима. И думаю, что музыка очень способна именно для освежения нашей души, большей частью подверженной всяким неприятностям, и мучимой ими, этими плодами сада жизни, который дает нам больше яда, чем меда и амброзии. Музыка освобождает юношей от стольких тягот, что их трудно перечислить; она воздействует и на пожилых, стоит им только задуматься о различных соотношениях чисел, в музыке заключенных.
Пьетре. Итак, вы порицаете не самую музыку, а лишь способ ее использования?
Пьеро Франческо. Да, вы правы. Как я мог ее порицать, когда я знаю, что на музыке держится пружина мира? Ведь если бы не гармония семи планет и других сфер небесных, мир распался бы! [...]
Пьетре. Вы сказали, что нам больше нравится инструментальная музыка, чем вокальная, - так скажите, как играет на виоле Сичилиано? Или Франческо да Милане на лютне и к тому же еще на виоле?
Лоренцо. И того и другого я слышал много раз, и они показались мне превосходными музыкантами в своем роде.
Пьетре. Вы слышали двух самых отменных, божественных музыкантов нашего времени; они оба были моими лучшими друзьями.
Лоренцо. Мне весьма желательно знать, в чем Сичилиано и Франческо стали один другого превосходнее, ибо я слышал, что их обоих чрезвычайно хвалили.Пьетре. Я не хотел бы убеждать вас, что они оба были превосходны. Франческо да Милано стал превосходным музыкантом на виоле, но в игре на лютне он был не только превосходным, но и превосходнейшим; я полагаю, как до сих пор не было никого, кто бы мог сравняться с ним, так с трудом найдется равный ему и в будущем. Сичилиано же играл на виоле и столь хорошо, с такой быстротой, столь удивительно - большею частью с сопровождением клавишного инструмента, - что никогда еще не было никого, кто бы превзошел его в такой игре, хотя в этом роде музыки и Альфонсо делла Виола действительно весьма превосходен и на редкость хорошо играет как соло, так и с сопровождением; кроме того, он отличается и с другой стороны - в композиции и т. п., так что кажется каким-то совершенством.
Лоренцо. Я, действительно, слышал большие похвалы некоему Александре Стриджио из Мантуи, который не только превосходным, но превосходнейшим образом играет на виоле и так, что у него звучат на ней сразу четыре голоса; он делает это с такою легкостью и столь музыкально, что слушатели приходят в удивление. Кроме того, его сочинения считаются столь хорошими и музыкальными, как и некоторые другие, слышанные в наше время. Но вообще я слышал похвалы Альфонсо. А в прошедшем году, проезжая по Франции, я слышал, как за игру на лютне чрезвычайно хвалили Альберта из Мантуи.
Пьетре. Я не знавал его, но от многих флорентинцев, приехавших из Франции в Рим, я слышал о нем удивительные вещи. Но, скажите, пожалуйста, почему мы вдались в эти рассуждения, оставив нашего мессера Антонио из Лукки?
Лоренцо. Ах, вы верно сказали! Я, разумеется, уверен, что на нем природа хотела показать нам, сколько хорошего она может создать, когда захочет. Если она дала нам много таких, кого мы признали превосходными лишь с одной стороны, то хотела также показать необычайную способность мессера Антонио, превосходство не только в одном, но и во многом сразу, ибо в игре на лютне он не уступит никому, притом чудесно играет на виоле и на корнете.. Я также уверен, что с ним не сравнится не только ни один из нынешних музыкантов, но и никто из прежних; полагаю, что и в будущем вряд ли найдется кто-нибудь, кто сравнится с ним.
        Недавно я слышал в Риме нашего флорентийца Пьерино ди Баччио; игра его на лютне мне очень нравится.
Пьетре. Разумеется, что он весьма выдающийся музыкант, и если он поживет подольше, то когда-нибудь покажет, что он истинный ученик Франческо да Милане, хотя и теперь уже всякий охотно слушает его, быть может даже охотнее, чем самого учителя его Франческо да Милане. Он действительно делает честь доброй памяти отца своего Баччио, который, как вы знаете, был виртуозом.
Лоренцо. Вы назвали мессера Антонио первым музыкантом на корнете в наше время. Скажите, пожалуйста, не был ли выдающимся музыкантом миланец Москателло?
Пьетре. Разумеется, он был весьма выдающимся корнетистом во времена папы Льва. Это был замечательный мастер в игре на корнете, но мне больше всего нравится игра мессера Антонио: я никогда не слыхал более красивых каприччио, более прекрасных фантазий, чем те, которые он сочинил, ни столь чисто исполненных группетт и диминуций, которые у него столь хороши, что приводят в изумление!
Лоренцо. Какие есть еще у нас отменные среди музыкантов его светлости, кроме мессера Антонио?
Пьетре. Все они превосходны, но по своей игре Бартоломео был и теперь еще, при всей своей глубокой старости, является действительно редким музыкантом, хотя в Болонье некий Заккерна с сыном, а в Венеции Джиронимо, двоюродный брат этого самого Бартоломео, также играют замечательно. Тем не менее Бартоломео был в свое время столь редким музыкантом, что приобрел дворянский титул и славное имя, и не имеет равных себе по игре на рибекино; он обладает не только этими достоинствами, но еще и столь добр, столь любезен и благожелателен, что тот, кто пожелает описать доброту, любезность и благожелательность, не найдет ничего лучшего, как нарисовать его портрет с горой инструментов и в окружении друзей. Кроме всего, старик имеет двух сыновей, которые становятся превосходными музыкантами. У вас здесь есть еще мессер Лоренцо из Лукки, который ни капли не ниже тех, о которых мы упоминали. В его игре есть грация, легкость, столь приятная, что приводит меня в изумление. Кроме того, он играет еще на виоле и на лютне с удивительным изяществом. Нет надобности говорить о других музыкантах этого рода, состоящих на службе у его светлости, - нужно признать, что все они столь великолепны, что нет ни одного князя ни в Италии, ни за ее пределами, у которого они были бы лучше, чем у него!
Пьеро Франческо. Вы так долго говорили о стольких музыкантах и стольких инструментах, что мы все трое как бы сами стали музыкантами, играющими на инструментах! Теперь лучше было бы поговорить о другом.
Лоренцо. Ах, мессер Пьеро Франческо, простите, пожалуйста, что я не вовремя занялся этим разговором! Я бы желал с вашего позволения, чтобы мессер Пьетре рассказал мне, каких знал он еще хороших музыкантов, играющих на клавишных инструментах, если это не затруднит его, или по крайней мере назвал хотя бы не всех, а некоторых.
Пьетре. Если желаете знать, в наше время мне казался великим музыкантом в этом роде Кавальере да еще Цоппино из Лукки. Помню еще, что меня удивлял Лоренцо из Гаэты, ибо я никогда не слышал никого, кто бы играл столь причудливо и столь разнообразно; поверьте, если бы вы слышали его игру несколько раз, не видя его самого, то подумали бы, что играют два музыканта, до того различно играя он каждый раз. Что касается игры на органе, то, я полагаю, трудно сравнить его с кем-либо в наше время.
Лоренцо. Как вам нравится игра Джулио из Модены, так же как игра Лоренцо?
Пьетре. Разумеется, игра Джулио превосходна, но он гораздо лучше играет на чембало, чем на органе. Я слышал, он говорил, что ему было по сердцу, когда в комнате было много солдат, капитанов или князей нашего времени, и, хотя бы мы разговаривали о каких-нибудь смелых и грубых предметах или о каком-либо важном деле не только со всем христианским миром, но и со всем светом, он бы играл так, что, несмотря на свою смелость, гордость и важность или несмотря на какие бы то ни было важные беседы, все бы прекратили свои разговоры и подошли бы к инструменту, чтобы послушать его. И я вспоминаю, как Бартоломео мне говорил, что когда маркиз де Ваето как-то приехал в Рим, и внезапно пришел к папе Клименту * (* Клименту VII Медичи (1523-1534). - Прим. ред.), не сняв даже шпор, и, застав его за столом, вступил в беседу с папой и Сангой о весьма важных вещах, упомянутый Джулио появился в том уголке зала, где стоял инструмент, и начал там играть, так, что оба князя вместе с кардиналом Медичи и Сангой, обсуждавшие предметы, прекратили на время свою беседу и подошли слушать его с удивительным вниманием. Такой случай подтвердил в тот вечер сказанное упомянутым Джулио, показав, что это не было его измышлением.
Лоренцо. Вы так хвалите его, что не знаю, не обманывает ли вас любовь к нему?.. А что вы скажете о Иахете из Феррары, который ныне считается столь превосходным музыкантом?
Пьетре. Я не знавал его, но достоверно слышал от Москино, что в его время он не слыхал музыканта, который нравился бы ему больше Иахета; ему кажется, что Иахет играет с большей легкостью и искусством и музыкальнее, чем какой-либо другой.
Лоренцо. Если бы Москино слышал некоего француза Руджиеро, находящегося ныне на службе у королевы венгерской, как я слышал его во Франции, он, быть может, стал бы хвалить его не меньше, чем Иахета, ибо он действительно столь чудный музыкант, что и описать нельзя. Но что вы скажете об игре Москино?
Пьетре. Москино играет на органе или любом инструменте столь хорошо, со стольким изяществом и легкостью, а также с таким пониманием музыки, что я полагаю и даже уверен, что с ним сравнятся лишь немногие; пожалуй, я не ошибусь, сказав, что не сравнится никто и что, думается мне, совершенно верно. Кроме всех других способностей своих, которые даются лишь немногим, он, как говорят, пел и теперь еще поет весьма изящно и сочинил множество превосходнейших вещей. Но меня поразило то, что я слышал, как он иногда играл для собственного удовольствия, не в присутствии большого числа слушателей, лишь для своего упражнения и в продолжение целого часа с удовольствием играл синкопами так, что у меня исчезли всякая скука, всякое неудовольствие, всякое огорчение, какие только были на душе! И я уверен, что в этом роде с ним могут сравняться лишь немногие.
К. Bartoli, Raggionamenti accademici.
Приводится в кн.: Benvenute, "Instituzioni е monumenti dell arte musicale Italiano", I.

Перевод М. Иванова-Борецкого

вернуться к оглавлению