К. А. Иванов

Трубадуры, труверы, миннезингеры

СПб., Петербургский учебный магазин, 1901
Печатается по изданию М., Алетейа, 2001

Труверы
Рютбеф

        Рютбеф - один из величайших поэтов французского средневековья, был современником Людовика Святого и Филиппа Смелого. Личность Людовика Святого слишком замечательна, чтобы можно было пройти мимо нее, не сказав о ней ни слова. Качеством его характера, которое прежде всего бросается в глаза, является его необыкновенное, почти мистическое благочестие. И днем, и ночью в продолжение нескольких часов он весь отдавался горячей молитве. Его вера доходила до фанатизма, В этом отношении любопытны следующие строки, написанные его биографом Жоанвилем. "Я говорю вам, сказал раз король об евреях, никто не должен спорить с ними, кроме очень хорошего клирика; если же светский человек услышит, как они злословят христианство, он обязан действовать в защиту веры только своим мечом и так глубоко запустить его в живот хулителя, насколько он может войти туда". Благочестие Людовика Святого не отвлекало его, впрочем, от королевских обязанностей. Особенно заботился он о правосудии и любил отправлять его сам в среде своих советников. На Жоанвиля, а также на других лиц, близких к королю, была возложена обязанность принимать все просьбы, направляемые на имя короля, и представлять их последнему. Если же то или другое дело представляло какие-нибудь особенные трудности, король решал его сам. В светлые дни он располагался с этой целью в Венсенском лесу или в Парижском дворцовом саду на ковре или прямо на земле. Сюда он призывал тяжущиеся стороны, выслушивал мнения своих баронов и юристов (легистов), а потом судил дело по совести. Он был строгим и справедливым судьею не только для светских, но и для духовных лиц, и даже для епископов. По крайней мере, он отвергал все несправедливые притязания последних. Его правдивость не имеет подобной себе во всей истории. Вступив на престол, он возвратил английскому королю те провинции, которые считал несправедливо приобретенными своими предшественниками. Он был убежденным другом мира, нарушая его только для священных войн за Гроб Господень. Особенно старался он обуздать в этом, как и во многих других отношениях, своих баронов.
        По сравнению с другими странами Западной Европы Франция находилась в правление Людовика Святого в счастливейших условиях. Италию раздирали в это время раздоры между гвельфами и гибеллинами; в Германии происходили те же внутренние беспорядки, в то время как императоры ее боролись против папства; Англия страдала под управлением Генриха Ш и была вынуждена в лице своих баронов обратиться за третейским судом к Людовику в их спорах со своим собственным королем.
        Само собой разумеется, что король не мог один переделать весь существовавший в его время строй и видоизменить весь склад современной ему жизни. Несмотря на его редкую справедливость и беспристрастие, страсти кипели вокруг него; насилия были делом самым обыкновенным. Наконец, далеко не все подданные Людовика ценили своего короля. Жители тех провинций, которые были добровольно уступлены Людовиком Генриху III, во имя добрых отношений между сюзереном и его вассалом, не могли простить Людовику Святому его уступки и долго не признавали праздника, установленного в честь него католической церковью. Много было и отдельных порицателей среди общества, не понимавшего, как можно обходиться без насилий. А что это было за общество, мы увидим из песен трувера Рютбефа.
        Мы не знаем ни года рожденья, ни года смерти Рютбефа. Он жил в Париже, но нет никакого основания считать его уроженцем этого города. Он сообщает нам, что женился в 1261 году, но из другого его же стихотворения мы узнаем, что брак, о котором он говорит так определенно, не был первым. Не был он и счастлив в браке. Сам поэт говорит, что опечалил им своих друзей и доставил большую радость врагам.

        Рютбеф сравнивает себя с мучениками, которых жарили, побивали каменьями и четвертовали, но их мучения, говорит он, окончились, а его мучения будут продолжаться в течение всей жизни. Заканчивает он свое стихотворение молитвой о том, чтобы господь зачел ему все его злоключения и удостоил его рая. В другом стихотворении он также жалуется на свое домашнее неустройство, говорит о болезни жены, о своей собственной болезни, совпавшей с ее, о том, что он отдал своего ребенка кормилице, а последняя грозится ему вернуть его обратно, если он не заплатит ей за труд. Хозяин требует платы за квартиру, нет дров, нет одежды, друзья его покинули - вот с какими жалобами обращается он к графу Пуатье, который оказывал ему раньше поддержку. Несколько лет спустя он обратился со своими жалобами уже к самому королю Людовику Святому. Трудно винить Рютбеф а за его настойчивое попрошайство. Поэтическое дарование его оплачивалось скудно, а других источников у поэта, не родившегося сеньором, не было.
        Рютбеф питался плодами, которые приносила ему его поэзия. Среди его поэтических произведений встречаются такие, которые были написаны им по заказу. Если такие заказы и оплачивались удовлетворительно, они представляли редкие явления. Рютбеф жил так, как жили все бродячие труверы и жонглеры. Он принадлежал к разряду тех поэтов, которые были и труверами, и жонглерами. Здесь напоят и накормят, там дадут какой-нибудь подарок, а то и просто рекомендательное письмо к богатому, но не всегда щедрому родственнику. Как ни беден был сам Рютбеф, но при деньгах и он ссужал беднякам: по крайней мере, одно их стихотворений он написал на своего должника, подобно ему самому, не отличавшегося аккуратностью в уплате своих долгов. В заключение стихотворения он просит своего должника написать обещание уплатить долг, хотя бы в споем духовном завещании.

        Причина бедности Рютбефа кроме малого заработка заключалась еще в том, что он, будучи при деньгах, не слишком дорожил ими, жил довольно беззаботно, любил хорошо покушать и поиграть в кости.
        Писал Рютбеф в самых разнообразных родах: тут и лирические песни, и сатиры, и аллегорические поэмы, и драматические произведения, и жития святых, и стихотворные рассказы или фабльо (fabliaux).
        Обратимся прежде всего к его лирическим произведениям. В песне о монашеских орденах он относится к ним отрицательно. "Теперь у нас, - говорит он, - так много орденов; я не знаю, кто изобрел их. Любит ли их Бог? Нет, они не из Его друзей!" Затем следует припев, повторяющийся после каждого из тринадцати четверостиший: "ханжи и бегины испортили весь свет". Братьев миноритов, как и проповедников, он упрекает за их стяжательство, зато, что они приобрели богатства. "Кто не повинуется этим двум орденам, тот, несмотря на всю спою честность, может прослыть за еретика". Достается в этом произведении и другим монашеским орденам, так что оно по своему содержанию примыкает к группе сатирических стихотворений; поместить же это стихотворение в разряд песен побудил автора его внешний склад, напоминающий песню. В других песнях он откликается на современные события. Одна из них, например, написана им по поводу похода Карла Анжуйского, предпринятого для занятия королевства Обеих Сицилий. Лиц, вступающих в духовное звание, он приглашает жертвовать деньгами на предприятие Карла, а молодежь упрекает за то, что она медлит присоединиться к войску, отправляющемуся в поход. В нескольких песнях Рютбеф прославляет Деву Марию. Одна из них написана по образцу любовных кансон, но напрасно стали бы мы искать последние у Рютбефа. Запрос на такие песни выставлялся только дамами высшего общества; Рютбеф не вращался среди них, да песни этого рода и не подходили бы к общему характеру и направлению его поэзии. Наконец, сколько стихотворений, написанных по поводу смерти того или другого из сеньоров. Все они довольно однообразны, и сами личности почивших не обнаруживают в них своих индивидуальных черт; преломляясь сквозь поэтическую призму Рютбефа, они дают большей частью один сплошной и притом однообразный спектр, в котором трудно подметить какой-нибудь преобладающий цвет. Таких пьес четыре. В одной он оплакивает Ансо де л'Иль-Адана (Anceau de I'lsIe-Adam), но так, что по его произведению невозможно решить вопроса о том, кем именно был этот Адан. Он отмечает только одну резкую черту покойного, именно - его любовь к охоте, но эта черта, особенно в то время, была принадлежностью большинства, если не всех, представителей высшего общества. Обращают на себя внимание только следующие слова стихотворения: "Человек быстро достигает верхушки колеса фортуны; все служат такому человеку, оказывают ему почести, любят его, окружают его. Но вот фортуна очень скоро поворачивает свое колесо: лица, которым служили, падают в грязь, а служившие бегут по ним". Другая жалобная песнь написана по случаю смерти графа Неверского, умершего в Палестине. Сердце покойного было перевезено из Палестины в Сито. "Сердце графа, - говорит Рютбеф, - покоится в Сито, его душа - в небесной обители, а тело - за морем; вот прекрасный раздел". В заключение своей песни поэт обращается с воззванием к королю и сеньорам, чтобы они отправились на помощь городу Сен-Жан-д'Акр, где уже не развевается более знамени графа Неверского. Третья жалобная песнь посвящена памяти Тибо V, графа Шампани и Бри, короля Наварры. Тибо V, сын знаменитого трувера Тибо IV, умер на острове Сицилии, возвращаясь из крестового похода в Тунис. Умершего ненавидели его дядя и тетка, герцог и герцогиня бретанские, сами рассчитывавшие наследовать Наваррское королевство. Свою ненависть они выражали в клеветах, распускавшихся ими про своего племянника. Так, по крайней мере, говорит в своей песни Рютбеф. До крестового похода в Тунис молодой король, которому пошел только тридцать второй год, когда он умер, не заявил себя никакими рыцарскими подвигами. Пользуясь этим, родные распускали слух, что Тибо и не обладает никакой доблестью. Против этого ложного обвинения и возражает в своем произведении Рютбеф. "Первым он отправился в поход и последним возвращался оттуда... Он был пэром (pair) среди баронов, отцом (pere) для бедных, другом и братом людей среднего состояния". В последнем предложении поэт играет словами pair - пэр и pere - отец; к подобной игре слов Рютбеф обнаруживает в своих произведениях большую склонность. Рисуя дальше нравственный облик почившего, он говорит о его доброте; он кормил бедняков по два раза в день, своим личным примером он возбуждал отвагу во всех. Четвертая песнь воспевает умершего в Италии, при возвращении из того же крестового похода, графа Пуатье. В начале песни Рютбеф рисует образ истинного христианина. Тот, кто любит Бога и служит Ему, боится Его, охотно слушает Его слово, не страшится ни болезни, ни смерти. Он не поддастся искушению, принесет в жертву свою жизнь, оставит мать, отца, жену и детей, покинет свою страну и будет биться за Бога до смерти. Тогда он получит награду за свою службу. Таков был граф Пуатье. Он был зеркалом рыцарства. Таким образом, истинный христианин представляется Рютбефу истинным вассалом Бога: он "служит Ему", он "принесет в жертву свою жизнь", он "будет биться за Бога до смерти". В песни Рютбефа встречается одна очень характерная черта. Б средние века был сильно распространен обычай клясться именами тех или других святых. Очевидно, обычай этот не одобрялся известной частью общества, усматривавшей в нем своего рода богохульство. По словам Рютбефа, покойный граф вместо того, чтобы говорить "клянусь Св. Марией", говорил "клянусь Св. Гарией", т. е. совершенную бессмыслицу. Этот прием графа поэт выставляет как доказательство его благочестия. Наряду с этим Рютбеф восхваляет графа Пуатье за то, за что вообще хвалили представителей знати средневековые певцы, а именно - за щедрость.

        Если бы, продолжает поэт, в раю выбирали королей, то лучшего выбора и не могли бы сделать, как только остановившись на нем. Много еще говорит поэт о графе Пуатье, но все это вариации на одну и ту же высказанную им тему.
        Вполне оригинальным является Рютбеф в области сатиры; сатира - его сфера. В своих сатирах он касается всех современных вопросов: чрезмерного увеличения числа монашеских орденов, борьбы университета с нищенствующими монахами, церкви и светского общества, крестовых походов... Ни один общественный слой не ускользнул от его сатирического внимания. То он рисует перед нами торговца, который и в то время обманывал покупателей так же, как обманывает их теперь; то нападает на рабочих и на крестьян, которые хотят получить как можно большую плату за возможно меньший труд, не щадит он ни прево, ни мэров, ни духовенства, несмотря на свою религиозность.
        Нападки Рютбефа на изобилие монашеских орденов были вызваны действительностью. Дело в том, что благочестие Людовика Святого проявилось и в развитии монашества до слишком больших размеров. "Подобно тому, - говорит Жоанвиль, - как переписчик, окончив книгу, раскрашивает ее золотом и лазурью, так и король разукрасил свое государство прекрасными аббатствами, большим количеством странноприимных домов и обителей как братьев-проповедников, так и других монашествующих орденов". Рютбеф возмущается этим явлением. Он отмечает тот факт, что в его время недостаточно было быть просто честным человеком, чтобы иметь право на уважение, но необходимо еще было принадлежать для этого к какой-либо из монашеских конгрегаций. В споре монахов с университетом Рютбеф принимает сторону последнего и не может простить монахам ордена Св. Иакова то, что они в борьбе своей против университета сумели привлечь на свою сторону короля и папу. Об упреках поэта по адресу миноритов и проповедников мы уже говорили выше. Рютбеф и сам хотел бы сделаться монахом, чтобы спасти свою душу, но никак не может найти подходящего для себя ордена, так как все они отличаются друг от друга только одеждой и наименованием. Все монахи поживают превосходно да и не заботятся ни о чем другом. Некоторые из них живут настоящими сеньорами; иной из них мало делает для своих друзей, но зато много - для своей подруги. Не мешало бы, например, августинцам вспоминать каждое утро и каждый вечер о том, что слишком хорошо питаемая плоть вливает отраву в душу. Монахов общины Сито Рютбеф хвалит за их ум и религиозность, но прибавляет при этом, что они не нравятся ему, когда делаются торговцами и слишком забывчивыми в деле милосердия. Мы не станем перечислять здесь монашеские ордена и указывать, в чем именно обвиняет сатирик каждый из них; мы отметим только те недостатки, которые, кроме указанных нами выше, направляли сатиру Рютбефа против монашеских орденов. Все это - наши старые знакомые: ханжество, гордость, властолюбие, гневливость. Он обвиняет их в том, что они распускают всякого рода клеветы, вмешиваются в семейные дела, стремятся распознавать чисто семейные тайны. Если Рютбеф, человек благочестивый, правоверный католик, вооружался так против монахов, то, конечно, были серьезные причины, побуждавшие его нападать на монахов. Очевидно, непомерное развитие монашества в царствование Людовика Св. внесло в тогдашнюю жизнь много нежелательных и возмущавших всякого честного и независимого человека явлений. Этих явлений не мог не замечать и святой король. По крайней мере, Жоанвиль говорит, что Людовик, будучи в радостном расположении духа, любил слушать рассуждение на тему: "честный человек стоит большего, чем бегин", т. е. монах вообще.
        Однако наш сатирик делает резкое исключение для монахов ордена Св. Виктора. "Никто из монахов, - говорит он, - не идет по пути милосердия, кроме монахов Св. Виктора. Мы никогда не видали людей более мудрых; они не создают Бога из своего чрева, как поступают другие монахи".
        Нападая на духовенство вообще, Рютбеф делает различие между богатыми прелатами и сельскими священниками; последних он берет под свою защиту: "Сельский священник, - говорит он, - добывает себе хлеб с большим трудам и не в состоянии купить себе даже небольшой богослужебной книжки, у прелатов же - полные желудки, библии и псалтири: эти люди жирны и всегда спокойны. Когда они приходят к бедному священнику, кажется, что к нему пришли короли: им нужен такой парад, которого не может вынести на своих плечах человек бедный. Хоть закладывай свое облачение, а ставь им такие кушанья, которые не показаны в писании. Если их не ублажить как следует, если бедняга сделает какой-нибудь промах, его сочтут за дурного человека даже в том случае, если он равен по своей жизни самому Св. Петру.
        Снисходительно относится Рютбеф и к другому виду клириков, а именно - к студентам. Эта снисходительность не мешает ему, впрочем, при случае и бранить их, если они того заслуживали. В ХШ в. между парижскими студентами происходили непрерывные раздоры. В 1218 году парижский оффициал* (* Духовный судья, назначавшийся епископом) был вынужден прибегнуть к суровым наказаниям тех, "кто прибегал к помощи оружия, и днем, и ночью наносил раны другим студентам" и творил бесчинства другого рода. Столкновения между студентами происходили на "национальной" почве: "нация" французская враждовала с пикардийцами, представителями Нормандии и англичанами. Говоря современным языком, враждовали между собой землячества, кружки земляков, крепко державшихся друг за друга в стенах университета. Французская "нация", более многочисленная, требовала себе больших привилегий, другие не уступали, а результатом этих столкновений нередко являлось кровопролитие. В стихотворении, относящемся к одному из подобных столкновений, Рютбеф дает молодежи несколько мудрых советов. Зачем, говорит он, покидать родину и переселяться в Париж, когда люди, вместо того чтобы запасаться мудростью, теряют свой рассудок? Он говорит и о том, как тратятся бедные родители, чтобы направить своих детей в университет, и как сыновья их разбрасывают на пустяки те деньги, которые родители их зарабатывают с большим трудом.

        * Как этот, так и все вообще стихотворные переводы для нашего очерка сделаны нами.
        Но в Парижском университете происходили еще волнения другого рода. Волнения эти вызывались из-за столкновений между профессорами, принадлежавшими к белому духовенству, и профессорами-доминиканцами. Доминиканцы приобрели в это время огромное значение. Преимущества, которыми они пользовались, естественно, вызывали зависть в среде белого духовенства, и, так как доминиканцы пользовались особенным покровительством папы, белое духовенство выставляло из своей среды борцов за независимость французского духовенства от римской курии. Во главе профессоров, принадлежавших к белому духовенству, стоял в описываемое время Гильом де Сент-Амур. Он резко нападал на доминиканцев и с кафедры, и в своих литературных произведениях. Но смелому профессору пришлось покинуть Париж и удалиться в изгнание в свой родной город Сент-Амур. Рютбеф горячо протестовал против этого изгнания, По его мнению, король не может осудить кого бы то ни было без суда, а папа не имеет никакого права простирать свою юрисдикцию на Францию. Со своим протестом Рютбеф обращается к прелатам, владетельным князьям и королям. Он считает поступок с Гильомом безрассудным и бесправным. В увлечении Рютбеф грозится Божьим наказанием, которое постигнет виновных в этом деле.

        И это - не пустые слова: необходимо было иметь Рютбефу много смелости, много самоотвержения, чтобы говорить таким языком с всесильными монахами, с папой и королем.
        Доминиканцы проникли в университет в пору смут, происходивших в его стенах и мешавших правильному течению занятий. И в то далекое от нас время университетские смуты приносили для высшего образования большой и трудно поправимый вред. Доминиканцы выпросили себе у парижского архиепископа сперва одну кафедру богословия, потом вторую, и скоро водворились в нем, несмотря на протесты канцлера. Проникнув в университет, они стали отказывать в повиновении общим для всех правилам и требовать для себя особенного, исключительного положения. Когда их сослуживцы грозили им исключением из своей среды, доминиканцы стали их обвинять в заговоре против церкви и короля и направили свое дело в Рим на рассмотрение папы. В довершение всего, внося в стены университета смуту, доминиканцы и члены других монашеских орденов принимали при случае самый смиренный, самый невинный вид. Вот что говорил, например, в собрании профессоров и студентов Парижского университета францисканец Жан де Парм, обращаясь к профессорам, принадлежащим к белому духовенству: "Вы - наши учители и сеньоры, вы просветили нас; мы благодарны вам и готовы засвидетельствовать свою благодарность молитвами и проповедями, Мы - ваши дети и служители. Если мы и обладаем каким-либо знанием, то получили его от вас. И самого себя, и братьев, состоящих под моим началом, я предоставляю в ваше распоряжение. Мы - в ваших руках. Делайте с нами все, что покажется вам хорошим и справедливым". Таковы были слова, но совсем не таковы были чувства. Гильом Сент-Амур, стоявший горячо за права университета, пострадал от рук монахов.
        Рютбеф боролся с ними в продолжение целых семи лет и подвергся за это различным неприятностям. Положение его было в высшей степени затруднительное. Оно сделается вполне понятным нам, если мы будем иметь в виду, что одним из монахов, преподававших в это время в Парижском университете, был знаменитый Фома Аквинат. Непосильна была эта борьба для Рютбефа и его единомышленников. Ничего не мог поделать и король со своим стремлением к полной справедливости и беспристрастностью. Папа объявил изгнание Сент-Амура из пределов Франции. Преследуемый ученый должен был поселиться, как мы уже говорили, на своей родине, в городе Сент-Амуре, находившемся во Франшконте, т. е. в области Священной Римской империи. К этому-то спору, к этой-то печальной участи Сент-Амура и относится вышеуказанное произведение Рютбефа.
        Товарищи изгнанника подали королю Людовику коллективную просьбу о возвращении Сент-Амура. Король дал суровый ответ, назвал в своем ответе Сент-Амура чудовищем, которое не достойно прощенья, но в то же время написал папе послание, в котором хлопотал за изгнанника. Только после смерти папы Александра IV и его ближайшего преемника Сент-Амур был возвращен в Париж, где его встретили с распростертыми объятиями. Рютбеф также пострадал. Папа Александр IV приказал подвергнуть сожжению сочинения поэта, направленные против монахов.
        Раздор, возникший в Париже между профессорами белого и черного духовенства, потух, и скоро о нем даже позабыли. В разгар ссоры шла речь об исключении Фомы Аквината из профессорского состава, а вот в каких выражениях тот же университет отозвался о Фоме Аквинате в 1274 году, когда знаменитый богослов скончался: "Мы смиренно удерживаем за собой тело того, кого мы уже не можем более иметь в своей среде живым. Было бы совсем непристойно и неприлично, если бы какая-нибудь другая нация или другой город, а не благороднейшая Парижская община, мать всех знаний, обладали останками и гробницей великого доктора. Париж сформировал его, воспитал и согрел его дух, а потом ему же был обязан за его невыразимо прекрасное преподавание".
        Сатира Рютбефа не щадила ни светского общества, ни церкви с ее представителями, принадлежавшими не только к черному, но и к белому духовенству. Трудно разграничить сатиры этого рода на такие, которые направлялись против светского, и такие, которые направлялись против духовного общества. Нападки на то и другое перемешаны обыкновенно в одних и тех же произведениях. В одной и той же сатире достается за жадность и духовенству во всех его видах, и судебным властям, и купечеству, и ремесленникам, и крестьянам. Он нападает и на рыцарство, которое уже не проявляло по отношению к менестрелям щедрости своих предшественников. Особенно выдается среди других произведений его сатира об "Язвах мира". Рютбеф указывает три язвы: первой страдают миряне, второй - духовные лица, а третьей - рыцарство. Среди мирян нет больше взаимной любви. Сердца людей исполнены горечи, злобы и зависти; человек оказывает свою услугу другому только в тех случаях, когда требует этого его личный интерес. Не признается и родства: если родители бедны, они уже не считаются за родителей. Только богатые люди имеют семьи. Никто и не подумает покрыть одеждами обнаженные члены бедняков, но зато каждый норовит обобрать того, кто стоит ниже его. Духовные лица необыкновенно скупы и жадны; они берегут свои богатства только для себя. Если бедняки и получают что-либо от них, их прибыль до смешного ничтожна. Среди клириков только одни студенты достойны всякого уважения. "Их я люблю, их я должен любить, - говорит Рютбеф. - Их так немного на земле, а потому их нужно как можно больше любить". Рютбеф забывает при этом те неприглядные явления, которые встречались в среде тогдашнего студенчества и которые сам же он так ярко изобразил в другом произведении. Третьей язвой страдает рыцарство. Но о рыцарстве Рютбеф говорит довольно осторожно. Эта осторожность не мешает ему, однако, высказать ту мысль, что лучшие рыцари давно умерли, что мир страшно изменился, что современные ему рыцари далеко не похожи на прежних.
        Тот же упадок усматривает он и в обществе духовных лиц. Прелаты далеки от того, чтобы исполнять волю Божию - бодрствовать день и ночь, ходить с перепоясанными чреслами. Они забросили Божий виноградник, и в нем поселилась симония. Когда Господь войдет в него для сбора плодов. Он не найдет в нем ничего. Конечно, Он воздаст отмщение злым и накажет недостойных виноградарей за все их преступления.

        Приведенные строфы из сатиры Рютбефа "Жизнь мира" хорошо характеризуют его поэзию. В этом произведении он негодует, между прочим, и на те поборы, которые совершает папа во Франции: почему не собирает он десятины в Германии, Баварии или Саксонии, во Фрисландии или в Сардинии?
        Громя сильных мира сего, поэт хочет укрыться за фиктивной личностью, им же придуманной, но и ему самому, как говорит он, неизвестной. "Жизнь мира" начинается рассказом о том, как поэт гулял в одно майское утро в саду и нашел там, под боярышником, пергаментную книжку, с содержанием которой и пожелал познакомить своих читателей; автор ему неизвестен, а содержание книжки читатели узнают из самого стихотворения.
        Выше мы сказали уже, что Рютбеф касался в своих произведениях и крестовых походов. Он воспевал их участников, как например, Жоффруа де Сержиня, одного из лучших рыцарей Людовика Святого, Из произведений Рютбефа, посвященных крестовым походам, особенно известно то, в котором он изображает беседу двух рыцарей по вопросу об этих предприятиях. Оно называется "Спором крестоносца и некрестоносца", и вот в чем заключается его содержание. "Однажды, - говорит Рютбеф, - я ехал верхам по своему делу, глубоко задумавшись. Недалек был день Св. Ремигия. Я думал о том, как сильно бедствуют жители Акра, у которых в настоящее время нет ни одного друга; неприятель же так близок к ним, что свободно может поражать их своими стрелами и копьями. Я так углубился в свои думы, что сбился с дороги, как это нередко случается с теми людьми, которые рассуждают сами с собой. Я наткнулся на прочный, крепко запертый дом, совершенно мне неизвестный. Внутри него находились люди, которых я и попросил впустить меня. То были четыре рыцаря, умевшие хорошо говорить по-французски. После ужина они вышли погулять в сад, расположенный вблизи леса. Я не хотел вмешиваться в их разговор, так как слышал от одного куртуазного человека следующее: иной думает, что он развлекает компанию, между тем как он только расстраивает ее, а в этом нет ничего хорошего. Двое из них предоставили разговаривать между собой двум другим, а сами начали слушать их. Я оставался совершенно один около изгороди и прислонился к ней. Среди шуток и забав они вели между собой беседу, которую я расскажу вам. Были произнесены слова "свет", "Бог", и с этого они начали свою беседу". Таково вступление, с которого начинает свое стихотворение Рютбеф. Не вникая во все подробности стихотворения, мы, за некоторыми исключениями, только в общих чертах изложим мысли, высказывавшиеся обеими спорящими сторонами. Один из собеседников возложил на себя крест и хотел принудить к тому же другого, но последний долго и упорно возражал на все его доводы.
        Крестоносец: Бог вложил в тебя разум, благодаря которому ты умеешь отличать добро от зла, друзей от врагов. Если ты воспользуешься своим разумом как следует, ты получишь за это награду. Святая Земля бедствует, ей необходимо помочь. Ты хвалишься своею доблестью: докажи ее - ступай в Святую Землю.
        Некрестоносец: Ты хочешь, чтобы я бросил свое имущество и оставил своих детей на попечение собакам, а сам умчался вдаль. Не думаю, чтобы это было разумно. Хорошо сказано: "береги то, что имеешь". Ты хочешь, чтобы я возложил на себя крест и, отдав сто су за сорок* (* Любопытная подробность, указывающая на размеры процентов, которые брались в таких случаях лицами, ссужавшими крестоносцев деньгами), отправился за море. Не думаю, чтобы Бог учил так безрассудно сорить деньгами, Кто сеет так, тот мало собирает; не мешало бы и запретить ему поступать таким образом.
        Крестоносец: Ты родился на свет нагим, теперь ты хорошо одет. Что же сделал ты для Бога, который во сто крат возвратит то, что Ему дают? Теперь легко быть удостоенным Царства Небесного. Святые Петр и Павел заплатили за него гораздо дороже: они поплатились головой и шеей.
        Некрестоносец: Дивлюсь я людям, которые испытывают великую нужду, чтобы скопить немножко денег, а потом тратят их на дорогу в Астурию* (* На поклонение мощам Св. Иакова) или в Рим. Они гонятся за приключениями. А между тем, можно угодить Богу и оставаясь на своем месте, живя своим наследственным достоянием. Безумец тот, кто идет на кабалу.
        Крестоносец: Неужели ты думаешь снискать милость Божию, живя в веселье, не испытывая никаких волнений? Что же, по твоему, безумцами были святые мученики, претерпевавшие тяжкие страдания, чтобы получить искупление? Люди замыкаются в монастырские кельи, чтобы достигнуть блаженства. Не следует избегать со страхом тех бед, которые переносят ради Господа, хотя бы такой бедой была смерть.
        Некрестоносец:

        Некрестоносец: Удивительное дело! Те люди, которые отправляются за море, обеспечивают блаженство своей души, но, возвратившись к себе домой, не слишком-то благоденствуют. Если Бог присутствует в мире, то, конечно, Он пребывает и во Франции, и нет никакой надобности искать Его где-то за морем, среди людей Ему враждебных. Ваше море так глубоко, что я имею полное основание опасаться его.
        Крестоносец: Ты не боишься смерти и знаешь, что тебе суждено умереть, а между тем, питаешь страх к морю.

        Некрестоносец: Прекрасный, дорогой сеньор! Я отказываюсь от своих слов: ты победил меня, ты устроил мне мат* (* Выражение заимствовано из любимейшей в средние века игры в шахматы); я возлагаю на себя крест.
        Это произведение в высшей степени характерно. Неудачи, испытанные пылкими крестоносцами в Святой Земле, разочарования, постигшие их, сделали свое дело. Рыцари стали подвергать сердечные чувства анализу рассудка. Их духовный кругозор стал расширяться: Бог - везде, а потому и вечное блаженство можно заслужить везде. Бог не требует от них, как властный сюзерен, только ленной службы, только войны за Него: к спасению ведут многие, различные пути. Доводы, приводимые крестоносцем, так сильны, что окончание произведения является для читателя сюрпризом. Но Рютбеф был сторонником крестоносных предприятий; он был одних воззрений с Людовиком Святым, а потому и доставил победу крестоносцу над скептиком. Сам он был слишком религиозен в смысле средневековых понятий, чтобы усомниться в идее крестовых походов.
        Религиозность Рютбефа выразилась и в других его произведениях. В общем, однако, эти произведения нельзя отнести к разряду удачных. Исключения составляют только отдельные строфы, дышащие свежестью и грацией, которые могут произрастать только на почве глубокой, горячей веры, на которую сомненье не наложило ни одного пятна. Прислушайтесь к следующим стихам, в которых наш трувер воспевает Богородицу.

        Мы не будем говорить здесь о драматических произведениях Рютбефа: он - не драматург.
        Изобразив и личность поэта, и характер его поэзии, мы закончим настоящий очерк его завещанием, так называемым "Раскаянием Рютбефа".
        "Мне надо, - говорит Рютбеф, - покончить с рифмами". Он сокрушается о том, что, отдаваясь игре и другим развлечениям, позабывал о псалмах и не служил как следует Богу. Раскаяние пришло, по его мнению, поздно. "Как осмелюсь я сказать на Страшном суде хоть слово, когда и сами праведные будут трепетать? Всю свою жизнь я наполнял свой желудок за счет других людей, жил на счет их существования. Хорошим юристом считается тот, который умеет лучше лгать, но если я скажу, что не обращался к покаянию по неведенью, эта отговорка не спасет меня". Бог даровал человеку чувство и знание, создал его по своему подобию и пострадал за него. Человеку нетрудно распознать своего врага, который стремится завлечь его в темницу, откуда никто не выберется ни путем просьб, ни откупом, хотя бы сулил богатства. Поэта сокрушает то обстоятельство, что он творил волю своего тела, слагал рифмы и распевал их против одного, чтобы понравиться другому; враг зачаровал его душу, бедную сиротку. Здоровья его сердцу не могут возвратить ни доктора, ни аптекари. Поэт знает только одну искусную даму-врача. Такого искусного врача еще не было ни в Лионе, ни во Вьенне, ни во всем мире. Нет такой застарелой раны, которая не могла бы очиститься и закрыться, как только эта дама стала бы лечить ее. Она извлекла из позорной жизни блаженную египтянку и вручила ее Богу безупречной и чистой* (* Здесь подразумевается Св. Мария Египетская, житие которой написал Рютбеф). Конечно, она сжалится и над христианской душой поэта. Он полон думами о смерти, которая разит не только слабых, но и сильных. Как бы ни был силен человек, при наступлении ее он теряет почву под своими ногами. Когда тело погибнет, останется душа, и ей придется отдать отчет перед Богом во всем, что делал человек до самой своей смерти. Пора идти на покой, покинуть этот свет. Рютбеф выражает при этом надежду, что покаяние пришло еще не слишком поздно, что Господь помилует его.
        Не без сожалений мы расстаемся с Рютбефом, с этою прямой, искренней, честной личностью, с этим врагом всего ложного и дутого, врагом фарисейства в различных его проявлениях. Он дорог нам как верный Друг просвещения, как друг всех оскорбляемых и унижаемых, знакомых с горечью нужды. Он прежде всего - сатирик, но про его сатиру можно сказать то же, что справедливо говорят про юмор Гоголя. Сквозь постоянный смех последнего проступают слезы над теми несовершенствами, которые он осмеивает. Сатира Рютбефа не пропитана насквозь желчью, как сатира Ювенала. Читая сатирические произведения Рютбефа, чувствуешь невольно, что их писала рука бесконечно любящего людей человека. Его многословные подчас тирады, его звонкий и выразительный стих, его бесчисленные, не передаваемые на наш родной язык каламбуры не заглушают от нас биения его любящего сердца. Строгий к другим за их неправду, Рютбеф был строг и к самому себе. Он ставил себе в своем завещании в большую вину то, что жил милостями других... Но мы хорошо знаем, что без этих милостей он умер бы с голоду.

Труверы и их поэзия
Песнь о Роланде
Рютбеф
Романы Круглого стола

Вернуться к оглавлению книги